Джон Бойн - История одиночества

— Здравствуйте, — ответил я.

Женщина тотчас перешла на английский:

— Что вам угодно?

— Здесь живет Эйдан Рамсфйелд?

— Да.

— Если можно, я бы хотел с ним поговорить.

— Он еще не вернулся. Вот-вот будет. А вы…

— Одран Йейтс, — сказал я. — Его дядя.

Женщина удивленно приоткрыла рот.

— Ах так. Ну ладно. Эйдан знает о вашем приезде? Он ничего не говорил.

— Нет, не знает. Для меня самого это как-то неожиданно решилось. Дай, думаю, съезжу, вдруг застану если он не укатил в отпуск.

— В отпуск? — рассмеялась женщина. — Это была бы неслыханная удача. — Она отступила, пропуская меня в дом, и на столике в прихожей я заметил докторский саквояж, явно принадлежавший хозяйке.

Мы помолчали, разглядывая друг друга.

— Извините, я не представилась, Женщина протянула руку: — Марта. Жена Эйдана.

— Одран.

— Да, вы сказали. Пожалуйте в дом.

Следом за ней я прошел в большую гостиную, где на стене висел недурной пейзаж. А ведь я уже видел эту реку, вот только где? Может, нынче проезжал в поезде?

— Вам нравится? — спросила Марта, заметив мой взгляд. — Мост Систо в Риме. Там мы провели медовый месяц. Я купила на память.

— Да, нравится, — сказал я, охваченный воспоминаниями. Я отвернулся от картины и увидел двух ребятишек, рассматривавших меня, — мальчика лет четырех и девочку примерно двух лет.

— Дети, это Одран, — сказала Марта. — Он папин… — Она замялась и повторила: — Одран. А это Мортен и Астрид.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Хей! — хором крикнули брат с сестрой. Я улыбнулся. Прелестные малыши.

— Что вам показывают по телику? — спросил я.

Мортен выдал длинную цепь норвежских слов, подкрепленных жестами; закончив, он глубокомысленно кивнул и вновь уставился в телевизор.

— Круто. — Я покачал головой и обратился к Марте: — Извините, что явился без уведомления.

— Ничего, — сказала она. — Хотите чаю?

Кухня блистала чистотой, хоть готовка ужина была в самом разгаре.

— Ничего не случилось? — спросила Марта. — Ханне не хуже?

— Нет-нет, все в порядке.

— Как Джонас?

— Насколько я знаю, прекрасно. Он, кажется, в Гонконге.

— Везет ему. Садитесь, пожалуйста.

Я сел, через минуту-другую Марта поставила передо мной чашку с чаем. Я прихлебывал чай, не зная, о чем говорить.

— Ну вот. — Марта села напротив.

Зачем я здесь? — подумал я. У нее хороший дом, семья, двое чудесных обласканных детей, пара дружелюбных собак. На кой черт я притащил всю эту боль к ее порогу?

— Наверное, я пойду, — сказал я. — Не хочу вам мешать.

— Вы не мешаете. Ничуть.

— Понимаете, я должен был приехать. — Груз прошлых лет давил все сильнее. — Мне надо с ним увидеться. Объяснить.

— Что — объяснить?

Я посмотрел ей в глаза и покачал головой. Если у меня нет слов для нее, как же я собираюсь говорить с ним?

На лицо ее набежала тень, стерев улыбку. Марта хотела что-то сказать, но в двери скрежетнул ключ, и я вскочил, объятый страхом, что наступает момент, который я, возможно, не переживу. Марта негромко окликнула мужа. Эйдан шел в кухню.

— Что за день! — говорил он. — Эйнар затянул с накладными, а когда все же закончил, взял и…

На пороге он смолк, а на меня обрушилось многолетнее нагромождение лжи и обмана, страданий и жестокости, к которым и я приложил руку, ибо кто, как не я, оставил племянника на растерзанье упырю?

Меня скрутило болью, я рухнул на стул и зашелся в рыданиях.

— Прости… — давясь словами, выговорил я вместо приветствия. — Я не знал… клянусь… пожалуйста, прости… я не знал… — Голос мой осекся, я стал бесформенной кучей из слез, слюней и соплей, Марта, пораженная разыгравшейся сценой, зажала рукой рот, а Эйдан, добрый человек, стократ лучше, чем все они вместе взятые, поставил сумку на пол, подошел ко мне и, обняв за плечи, притянул к себе.

— Перестань, дядя Оди, — сказал он. — Не плачь. А то я сам заплачу, и меня уже не остановишь.

Через два дня мы встретились в Осло, в тот вечер вскоре я покинул дом племянника. Когда эмоции немного улеглись, возникла напряженность: Эйдан, уставясь в пол, молчал, Марта поддерживала светскую беседу, и я стал прощаться.

— Я свалился как снег на голову, — сказал я. — Надо было, конечно, уведомить о моем приезде. Может, как-нибудь на днях свидимся, если надумаешь?

От работы на воздухе лицо Эйдана загорело и обветрилось, трехдневная щетина как будто замерла в своем росте. У него глаза Кристиана, думал я, а взгляд точно как у Ханны, когда она посматривает украдкой. Малыш-весельчак бесследно сгинул, превратившись в стопроцентного мужика.