Джон Бойн - История одиночества

— Но ваши подчиненные угрожали родителям, — не сдавался Скотт. — Либо они действовали по вашим приказам и приказам церковных верхов, и тогда вы полностью виновны как соучастник преступного заговора, либо все происходило без вашего ведома, и тогда вы просто ротозей, не достойный занимать ответственный пост. Такая оценка справедлива?

И вновь кардинал решил вырыть себе могилу поглубже:

— Если б я искал справедливости, неужели я бы пришел к вам на передачу? Ведь вы, журналисты, не вполне беспристрастны, верно?

Скотт среагировал молниеносно. Зубы у него прорезались в дебатах с премьерами типа Чарли Хоги и Гаретта Фицджеральда, и за двадцать лет он отточил их в стычках с политиками вроде Берти Ахерна и Джерри Адамса, а потому за словом в карман не лез. Ему бы в адвокаты — Церковь наняла бы его мгновенно.

— Вы хотите сказать, все это журналистские выдумки? — спросил Скотт. — Все иски состряпала «Айриш таймс»? Или «Айриш индепендент»? Может, ТВ-3? Или «Тудей ФМ»? «Ньюс-ток»? Может, все ирландские средства массовой информации? Вы обвиняете нас?

— Нет, Лиам, нет. — Кардинал струхнул. — Вы меня не так поняли.

— Вы со своими подельниками-епископами переводили растлителя Тома Кардла из прихода в приход, потому что знали о его преступлениях?

— Знай мы о них, так, пожалуй, и поступили бы. Или лучше было бы его не трогать, что ли?

Господи помилуй! Я покачал головой. Да замолкни ты, наконец!

— Лучше было бы известить полицию! — Впервые Скотт возвысил голос.

— Конечно, конечно. Что мы и сделали. В свое время.

— Вы этого не сделали. Полиция вас известила.

— Перестановка слагаемых.

— Неужели все это вас не возмущает? — спросил Скотт, и только сейчас я отметил, что он ни разу не назвал собеседника «вашим святейшеством».

— Разумеется, возмущает, — помолчав, сказал кардинал. — Я же не идиот.

— И вы понимаете, почему церковники вызывают такую злобу?

— Вот это мне трудно понять, — тихо ответил Кордингтон, и я наконец уловил искренность в его голосе. — Я думал об этом, Лиам. Еще бы не думать. Я честно пытался понять. Я вовсе не такое чудовище, каким меня представляют ваши коллеги. Но я не понимаю. Не понимаю, как любой человек, не говоря уже о священнике, может на этакое сподобиться. И я гадаю, когда мир так переменился. В моем детстве ничего похожего не могло случиться ни со мной, ни еще с кем-то. Священники были очень достойные люди. — Он потерянно вздохнул, и меня даже кольнула жалость к нему. — Признаться, порой мне кажется, что я заснул в одной стране, а пробудился совсем в другой.

— Народ считает, вы обо всем знали, но покрывали злодейства.

— Нет, народ ошибается.

— Предположим, вы знали о злодеяниях Тома Кардла и оттого переводили его с места на место. — Скотт попробовал зайти с другого боку. — Согласитесь, что тогда вы превращаетесь в соучастника преступлений.

Кардинал задумался.

— Я не могу вам ответить.

— Почему?

— Ваш вопрос затрагивает юридическую сферу, в которой я не силен.

— Скажите, перевод священника документально оформляется епископом или требуется одобрение начальства?

— Вообще это прерогатива епископа, — сказал кардинал. — Но затем бумаги идут на подпись к примасу Ирландии. Вот сейчас я подписываю документы, полученные от епископов. Но это чисто бюрократический момент. Примас подмахнет любое перемещение, предложенное епархией. Нет причин возражать.

— И далее оповещают Рим о новых назначениях?

— Да, конечно.

Скотт выдержал паузу.

— Следовательно, папа знал обо всех переводах и преступлениях, утаенных от полиции? Он был в курсе всего?

— Пожалуйста, проявите хоть каплю уважения, Лиам. Папа умер и не может за себя постоять.

— Ему докладывали о преступлениях?

— Кто знает.

— Он одобрял перемещения?

— Не ведаю.

— Он понимал, что происходит?

— Не могу вам сказать.

— Если знал, он, выходит, по уши виновен. И был если угодно, мозгом операции. Этаким главарем банды. И тогда он всех гаже.

Кардинал ахнул. Я тоже. Невероятное заявление. Вот уж не думал, что когда-нибудь услышу подобное по национальному радио. Не потому, что это была правда. Я не верил, что найдется журналист, кому хватит духу ее сказать.

После таких слов оставалось только принимать звонки в студию. Следующие полчаса были вполне предсказуемы: одни говорили о своем отвращении к банде преступных извращенцев, заговором молчания отгородившихся от людей, другие поносили лопавшиеся от ненависти радиостанции и газеты, которые вознамерились уничтожить Церковь и которым хватало наглости оскорблять досточтимого кардинала Кордингтона. Позвонил один потерпевший, он говорил спокойно и разумно: пятнадцать лет назад его отец заклинал кардинала, тогда еще епископа, расследовать то, что он узнал от своего мальчика, но безрезультатно. Кардинал ответил, что этого не помнит, хотя, конечно, тогда ничего не предпринял.