Владимир Личутин - Беглец из рая

Для деревни я казался человеком иного полета, столичной штучкой, «свадебным генералом», тем самым барином, кем хотел бы видеть себя погибший «хозяин Бельгии», и мое неожиданное участие в похоронах считалось почетным. Я же, не зная, куда себя деть, бездельно перемещался в пространстве избы, как полосатый шмель, и собирал семейные горести и сожаления, чтобы по невидимому токопроводу передать в занебесные выси, куда скоро отплывет Артем Баринов, по прозвищу Гаврош. Встретят и проводят его, конечно, и без моего участия, вон и ангел уже пасет на крыше, свеся вниз свою зобастую головенку.

Коротая время, я забрел на «гувно». Старуха Анна сидела на травяной меже возле бани, растянув ноги, сложив скрюченные ладони в холщовый серый подол. Слоновые ноги в рейтузах, шерстяные носки грубой вязки, безразмерные галоши, широкие обвисшие плечи кулем, на голове черный плат, сбитый к затылку, на морщиноватом лбу и впалых желтых висках белая жидкая куделя. Не баба – валун, проросший из пашни. Сутулая старуха тупо ковыряла слоистые ногти с траурной каймою, подняла на меня крохотные тусклые глазенки, в них жила сухая пустота. Соседка не выла, не причитывала, а взвалив хлопоты на дочь, вместо сына обряжала непосильную уже усадебку: весенний день год кормит, и надо спешить.

Анна поймала мой вопрошающий взгляд и неожиданно сказала:

– В гроб ложиться, а пашенку сей, Паша... Слава богу, убрался...

Ее холодный, рассудительный тон удивил и поначалу несказанно огорчил меня.

– Как слава богу, Анна Тихоновна? Это же твой сын...

– А вот так... Какой с него толк? Зря небо коптил... Хорошо хоть убрался поперед меня, а теперь и мне собирать пожитки, тапки примерять. Поди ссохлися в шкапе, не налезут. Человек ссыхается за годы-то, а тут чуньки. Хватит, пожила тута, накувыркалася.

– Тапки потерпят. Будешь теперь по сынам ездить, жизнь веселее покажется, – пытался утешить я. – Теперь никто в дому не держит... Да и годы-то не большие... У одного год поживешь, у другого.

– Да и некуда с этой жизнью. Огорбатела от нее... Помнишь, мать твоя говаривала: «Годов столько, сколько здоровья». А здоровья не стало, мое здоровье Артем-покойничек выпил. – Анна поскребла ногтем загвазданную по подолу рабочую юбку, зачем-то сняла галоши, с усердием охлопала от налипшей грязи, подняла на меня пустой взгляд...

– Пашенька, я уж не спрашиваю тебя, что там на реке приключилось... Кабы тверезый он был, дьяволина, тогда бы и спрос иной... Вода пьяниц не любит.

– Я ж участковому при тебе рассказывал, Анна Тихоновна... Поехал Артем сети браконьерские искать, стал шарить веслом, нагнулся неловко и обернулся вместе с лодкою. А я на берегу был, чем помогу?.. Вода – лед, да и плаваю я не ахти... Как утюг.

– Ну да, Пашенька... Ты городской человек, какая с тебя помощь... Кабы тверезый Артем был, тогда другое дело...

По интонации я чувствовал, что старуха не верит мне, чует какую-то подоплеку и боится высказать ее вслух; Но что я мог еще объяснить, что? Конечно, повинную голову и меч не сечет: душа подсказывает, отступись от кривизны, признайся, объяви истину, как понимается она безжалостными верхами, и милость снизойдет на заблудших, как бы сама собою. Но я-то верно знаю, что она, эта всепрощающая милость, может спуститься на голубиных крылах лишь в совестном обществе, но не здесь, когда все повернуто изнанкою и кругом правят деньги... В мире кривых зеркал нет смысла искать истинно виновных и обличать неправду, ибо неправедные покрывают друг друга и безжалостно судят тех, в ком еще осталась искра совести, сами же оставаясь на празднике жизни...

Так я искручивался в мыслях, уже выстроив случившиеся обстоятельства и не намереваясь ни при каком раскладе менять их. Зачем Зулуса тут приплетать, если на нем вины столько же, сколько на ангеле, что стережет каждого из нас, живущих на земле. Отступился от Гавроша заповеданный охранитель, сам Господь выключил мужика из своих земных планов, так зачем же мне выискивать для людей слабо брезжущее в отдалении отражение истины. Я-то ее знаю, но пусть она останется при мне, чтобы хоть я-то не заблудился в нынешних потемках. Хватит неизжитых грехов, что висят на мне веригами.

Я опустился на корточки возле Анны, приобнял ее за плечи, слыша ворохнувшуюся в груди слезливую жалость.

– Добрый был Артем... Хоть и заплутай... Так кто нынче не блудит, Анна Тихоновна? Вот и нырнули мужики в бутылку, чтобы сыскать дорогу. А горлышко узкое – и назад пути нет. – Я по-стариковски вздохнул. – Красивый был мужик... Даже не верится, что нет в живых. Был – и нет... Навсегда нет...