Герман Садулаев - Иван Ауслендер - роман на пальмовых листьях

Спасибо. И пусть все будут счастливы. Сарве сукхинам бхаванту. Ом.

16 января 20.. года. Проснулся около четырёх утра по местному времени. Спал урывками. Снилась рок-группа AC/DC . Вещи были собраны с вечера. Помылся ночью – принял тёплую ванну. Лежал в ванне около часа или двух, читал самому себе стихи. Утром умылся, почистил зубы, переоделся. Посидел на дорожку. Вышел. Хотел сдать ключ от своего номера администратору, но на reception не было никого и даже дверь была заперта. Оставил ключ на полу у двери и двинулся к вокзалу. Марш-бросок на Женеву. Да поможет мне Бог.

Чувствую себя почти здоровым. Тошноты нет, лихорадки нет. Только иногда все члены тела охватывает внезапная слабость. Ночью в Эвиан-ле-Бен выпал снег. Снег лежит мягкий, пушистый, ровным покровом на альпийской земле, как в детстве, как мамина шаль. Сейчас такие никто не носит, но раньше и у мамы, и у бабушки были ажурные пуховые шали, белые или серые.

Идти под гору с чемоданом на колёсиках и сумкой через плечо было легко, но опасно. Боялся поскользнуться. Упадёшь – и кубарем вниз, по крутой скользкой дороге, по ступеням, и что-нибудь себе переломаешь, и найдут тебя деревенские французы часа через четыре, не раньше. Но Бог миловал. Последнее испытание было – железный мост над путями перед самим вокзалом. Прошёл мост, а в конце моста – высокая лестница. Спускался медленно, переставляя со ступени на ступень чемодан и держась голой рукой за обжигающий холодом поручень. Под железной решёткой ступеней видна была высота, от которой кружило голову. Но я добрался. Мой поезд на Bellegarde стоял на платформе C. Я успел. У меня всё получилось.

Покидаю тебя, Эвиан-ле-Бен! Прекрасный Эвиан-ле-Бен, оказавшийся ко мне таким недобрым. Впрочем, это неправда. Ты не был ко мне злым. Ты был безразличным. Как всегда бывает безразлична природа, на фоне восхитительных декораций которой мы получаем свои порции радостей и страданий, а иногда встречаем смерть. Прекрасные Альпы, как и Алтай, и Кавказ, и Гималаи, не имеют до нас никакого дела, никак не повинны в наших бедах и не причастны нашему счастью. С древних времён поэты используют описания природы для того, чтобы передать внутренний мир, переживания лирического героя. И природа у них то плачет, то злится, то наполнена светлым покоем и радостью. Но это всего лишь художественный приём. Природа никогда не проронит и слезинки над нашим горем. Она всегда только в собственном существовании, она растёт своими деревьями, течёт своими реками, обваливается камнепадами, сражается за жизнь своими дикими животными, которые охотятся друг на друга или пытаются избежать участи жертвы, а мы – мы даже перестали быть её частью. Зато у нас есть комфортные скоростные поезда.

За окнами промелькнул Тонон-ле-Бен, соседний городок с термами, ради которых я и приезжал в Эвиан, но до которых так и не добрался, потому что было не суждено: ведь не только счастье, но даже и простое удовольствие не протащишь в свою жизнь контрабандой. В вагоне трясёт, писать неудобно. Закрою дневник, буду смотреть в тёмные окна и думать. Прощай, Эвиан! Я на тебя не в обиде. Вот только вряд ли я буду теперь любить твою воду. Раньше я так любил твою сладковатую, вкуса талого льда воду в пластиковых бутылках с розовой этикеткой. Я любил тебя, Эвиан, за то, что ты почти как Святой Дух – вездесущий и всепроникающий, за то, что твои бутылки, бутылки с твоей святой ледниковой водой я мог купить везде, и в России тоже, и не только в Петербурге, но и в любых малых и больших городах, и даже в дачных магазинах и сельских ларьках всегда был для меня доступен ты, Эвиан. И я приехал к тебе, в паломничество, я приехал к твоим истокам. Но здесь меня настигла кара: возможно, поклоняться тебе следует только издалека, нельзя входить в святая святых, прикасаться к источнику. Теперь при одном взгляде на твою торговую марку по моему пищеводу поднимается тошнота. Больше никакого Evian , мой друг. Только «Ессентуки», 4-й номер.

Аэропорт Женевы, кругляшка выхода номер B-42. За стеклом в дымке тумана – горы. Я – бортовой самописец. Чёрный ящик собственного существования. Меня расшифруют, когда будет уже поздно. Если самолёт упадёт, то моя тетрадь может сохраниться. Что с ней станется? Если не будет пожара и взрыва, то она просто упадёт на землю вместе с сумкой. Ведь ей всё равно, с какой высоты падать. Она не задохнётся от недостатка кислорода, не лопнет от перепадов давления и так далее. Когда падает самолёт, всё в самолёте может сохраниться: вещи, мягкие игрушки, книги, тетради. Только человек испортится. Тело человека – самая хрупкая вещь, самая скоропортящаяся во всём самолёте. Кажется, в ручке заканчиваются чернила.