Герман Садулаев - Иван Ауслендер - роман на пальмовых листьях

– Зачем тогда ты…

– Я всего лишь развил твою теорию. Довёл до логического конца. Ad absurdum , если хочешь. Меня беспокоит, что вы сами воспринимаете всё это слишком серьёзно. Ты в частности. Я, кстати, ещё раз тебе советую: запишись к психоаналитику. У тебя же в голове чёрт знает что…

Всё это время Аня молчала и старательно вела автомобиль. Ни разу не попыталась вмешаться в диалог. «Как удивительно!» – подумал Ауслендер. И ещё подумал, что Виктория так бы не смогла, обязательно произнесла бы несколько реплик – не столько для того, чтобы поддержать разговор, сколько для того, чтобы переключить внимание на себя. Иван Борисович погрустнел.

А Рюрик Иосифович продолжил:

– И зачем, спрашивается, вы протестуете? Исходя из твоей же теории, смысла нет. Если только…

Асланян неожиданно помрачнел.

– Если только вы не решили предложить самих себя в качестве новой жертвы.

Сон I

Первый сон Ауслендера

Виктория вернулась не очень поздно. Было всего около двух часов ночи, когда в скважине железной двери заскрипел ключ и механический язычок с лязгом открылся. Иван не волновался, так как знал, что она вернётся сравнительно рано. Потому что она была за рулём, следовательно, не пила. А долго ли просидишь в кафе, если не пьёшь? Несколько часов от силы. Другое дело, когда Виктория отправлялась на встречу с подругами, друзьями, бывшими коллегами, однокурсниками или одноклассниками без машины. Тогда она могла заявиться под утро или даже фактически на следующий день, и в состоянии нечеловеческом. И каждый раз она не хотела просто лечь спать. Всё происходило по одному и тому же унылому сценарию: сначала эйфория, желание общаться, приставание. Потом обида. Некоторая пауза, не предвещающая ничего хорошего. И безумный громкий скандал, истерика, слёзы, крики, все мыслимые и немыслимые оскорбления. И только доведя себя и мужа до предельной точки отчаяния, когда Ауслендер хотел выброситься в окно с девятого этажа, Виктория затихала и спала до вечера. После чего супруги две недели не разговаривали, пока самые униженные извинения Ивана Борисовича не принимались женой, которая полагала, что с ней поступили в высшей степени несправедливо (правда, она не помнила и не смогла бы вразумительно объяснить, в чём именно это выражалось).

Ауслендер лежал в постели, но не спал, пока Виктория принимала душ, переодевалась и мазалась на ночь кремами, нервно стукая баночками по трюмо в притихшей ночной квартире. Через полчаса, которые длились как целых десять часов, она плюхнулась на кровать, замоталась в своё одеяло и сказала одно слово: «Спать!» Иван повернулся к стене и стал думать о чём-то приятном, постепенно погружаясь в сон.

Когда он был помоложе, чем-нибудь приятным всегда был секс. Иван думал о сексе, и это помогало ему заснуть. В сладкой и вязкой истоме эротической фантазии он уплывал к берегам сна, где всё знакомое становилось волшебным и необычным, а самое чудесное – простым и знакомым; где обитали чудовища и принцессы, взаимно превращающиеся друг в друга, неоново-яркие цветы и цвета, мягкие травы и животные с белой шерстью, а на опушке лилового леса брёл в молочном тумане единорог. С годами фантазия оскудела и сам секс больше не был чем-то приятным. Иван знал, что ему нужно подумать о чём-то чувственном, иначе не уснуть: если мыслить мыслями, а не ощущениями, то ум начинает так тарахтеть, какой уж тут сон! Но о чём думать, на что медитировать? Не на еду же. Хотя еда, безусловно, очень приятный чувственный опыт. В туалет сходить тоже бывает приятно, облегчиться, особенно если давно хотел, но это же не объект для медитации!

Иван пробовал думать о чём-то абстрактном. Абстрактно-приятном. Невыразимом, но ощущаемом. Иногда удавалось. Иногда Иван даже летал во сне – вернее, в том зыбком промежутке между явью и сном, когда звонок телефона может грубо вернуть вас обратно в материальный мир и снова заснуть будет трудно, и вы проклянёте всех, кто звонит в неурочное время. А летать было так легко, так приятно! В этот раз Ауслендер примыслил себя идущим по лугу, заросшему разнотравьем (вот она, подумалось, целина, которую поднимали комсомольцы, а теперь опустили, отпустили обратно, и она одичала, заросла, но это ничего, потому что оставшиеся посевные площади стали давать урожай в три и в четыре раза больше, чем раньше, когда хотели всю землю распахать и засеять, не оставив ничего для трав и цветов, для бабочек и жуков, для мышей и лягушек, для ауслендеров, которым непременно нужно идти босиком по сорной траве в сновидческом теле, чтобы выключить перегретый и переработавший за день мозг). Иван сначала шёл твёрдо, потом словно легчал, и вот уже меньше приминалась трава, а потом он неожиданно заметил, что стопы упираются в прозрачную твердь на высоте ладошки от верхушек травы; и тогда Иван лёг на крыло, выровнялся горизонтально, расправил руки и медленно полетел. «Как это легко – летать!» – думал Иван. Гораздо легче, чем ходить. На самом деле ходить очень сложно. Нужно попеременно напрягать и расслаблять десятки мышц, сгибать сочленения, координировать движения одно за другим. Надо правильно вынести вперёд одну ногу, утвердить её на земле, перенести центр тяжести тела и только тогда оторвать вторую ногу, чтобы занести её вперёд первой, и повторить процедуру. И если что-нибудь напутаешь, то споткнёшься и упадёшь. Это очень трудно – ходить! Поэтому дети не сразу могут ходить, они долго учатся. А летать – легко! Надо только ощутить в себе этот центр – центр лёгкости. И равномерно распределить. От земли идёт две волны: одна притягивает, другая выталкивает. Обычно мы встаём на тянущую волну и по ней идём, переставляя ступни. А если наоборот, то ничего переставлять не надо! Распластаться и ощутить это тёплое, лёгкое, поднимающееся, как нагретый воздух. Поймать течение, а трение так незначительно, что хватает легчайшего усилия, просто мысли о нём – и ты полетел. Так же и на воде: кто-то умеет плыть и держать себя на поверхности, а другой не умеет, и тянущая волна увлекает его ко дну, хотя потом, когда он уже утонул, его всё равно выталкивает на поверхность! Ауслендер подумал: странно, что земляных покойников земля не выталкивает наружу. А может, и выталкивает, просто мы не знаем или не видим. Выталкивает, поэтому мы кладём сверху тяжёлый камень. И ставим крест. Но думать о покойниках не надо, лучше думать о детях. Вот, дети, да! Почему мы учим детей ходить? Ведь это так сложно! Лучше сразу учить летать, тогда и переучивать не придётся…