Джеймс Хайнс - Рассказ лектора

Нельсон принадлежал к числу тех пришибленных белых юношей, которые в магистратуре числились по последнему разряду. Все они пошли в науку, потому что любили читать и мечтали о непыльной умственной работенке. Теперь они постоянно ходили слегка обалдевшие, как будто услышали очень громкий звук и со страхом ждут, когда он повторится. Звуком этим был многотонный тротиловый эквивалент культурологических исследований, гей/лесбийской теории и постколониальных сдвигов, то и дело рвущихся над их головами. Каждый новый взрыв подтверждал, что пол и раса — корень всякого зла. Молодые люди, воспитанные в смешанном духе кальвинизма и либеральной вины, и сами отчасти в это верили, что делало их еще более уязвимыми. Постепенно до них доходило, что новый мир семиологов, постмодернистов и феминисток ненавидит хлипких либералов даже больше, чем упертых консерваторов. Эти юноши постоянно боялись брякнуть что-нибудь невпопад и уже не понимали, что думают на самом деле, а что говорят на людях.

И все же Нельсон отдыхал с ними душой. Они были отличные мужья и отцы, превосходно готовили барбекю, досконально разбирались в голландском и канадском пиве. Они женились на девушках чуть моложе себя, но только не на студентках (эти времена давно миновали). Их избранницы (изредка — аспирантки, чаще — чертежницы или библиотекарши в университетском городке) были хорошенькие, порядочные, умненькие, но не настолько, чтобы конкурировать с мужьями. На одной такой девушке женился и Нельсон.

Бриджит О'Ши, рослая красивая ирландка, дочь рабочего из Чикаго, училась танцевать, пока не выяснилось, что для балета она слишком высока, а для шоу-бизнеса недостаточно вертлява. После этого Бриджит, бросив художественное отделение ИГУЭ, пошла работать в цветочный магазин. Она уверяла, что в ней есть нечто такое, что передается в их роду по женской линии вместе с преждевременной сединой и артритом. Нельсон влюбился в нее промозглым октябрьским вечером. Они стояли рядом, и Бриджит сказала, что в такую же ненастную ночь, когда умерла ее бабка, слышала над отцовским домом пронзительный вой баньши.

Вскоре выяснилось, что и пилить она умеет, как всякая ирландка. Идеологическая склока на факультете раздражала Бриджит, она не понимала, почему Нельсон не может поднапрячься и сделать хорошую работу. Нельсон и сам задумался: почему? Его товарищи медленно, но верно озлоблялись по мере того, как их врожденная симпатия к прогрессу сталкивалась с чувством собственной обделенности. Они с обидой перешептывались, что Нашему Брату Настоящая Хорошая Работа больше не светит. Некоторые, смирясь, шли преподавать в мелкие колледжи и церковные школы, чтобы до конца жизни тянуть по пять групп в семестр. Некоторые, оседлав волну постмодернизма, забросили свои серенькие диссертации о Мильтоне и Паунде и клепали новаторские работы по Доку Сэвиджу, Людям-Икс или «Стартрэку».

Нельсон избрал средний путь. К тому времени у них с Бриджит была двухлетняя дочь Клара, и сознание ответственности придало ему духа. Может быть, хорошая работа больше и не светит нашему брату, но когда она светила? Может быть, те, кто вопит «Нечестно!», просто прикрывают свою посредственность? Может быть, прав профессор Галлагер, и в научном мире все решают реальные заслуги? Джудит Энгельс научила его не биться головой в закрытую дверь. Как-то ночью Нельсон проснулся в поту: ему приснилось, что он — профессор Блант, навеки замурованный в своем кабинете.

Утром он пошел к руководителю и сказал, что «а хочет сменить тему.

— Я хочу писать про Конрада, — выпалил он. Блант заморгал. Нельсон сглотнул.

— И… и… и колониализм, — добавил он. — Я хочу писать про Конрада и колониализм.

При этих словах Блант задрожал. Подбородки тряслись, как студень, пальцы вцепились в подлокотники. Что, если Блант не согласится? Не может же Нельсон сказать: «Я решил сменить тему, чтобы не превратиться в вас».

— Я… я хочу быть чуть более современным, — выговорил он, боясь, что старикана хватит удар. — Должен сознаться, что некоторые новые веяния мне интересны.

Блант оттолкнулся от подлокотников. Он силился встать. Лицо его порозовело.

— Профессор Блант! — воскликнул Нельсон. — Вам плохо?

Блант с натугой поднялся.

— В дерзанье… — Он тянул к Нельсону дрожащую руку. Ладонь у него была мягкой и влажной, однако пожатие оказалось на удивление крепким. — В дерзанье — цель… — повторил Блант. По его щекам текли слезы.