Сухбат Афлатуни - Глиняные буквы, плывущие яблоки

Будь Председатель на месте, он бы, конечно, не допустил такого безобразия, как Муса на трибуне. Но Председатель с двумя людьми в черном успел удалиться, чтобы избежать щекотливого присутствия при самосуде. Он не был любителем подобных неаппетитных сцен; кроме того, какой-нибудь тайный шакал мог в суматохе швырнуть булыжник и в него самого… Короче, Председатель решил минут на пятнадцать удалиться в Баню, где у него был свой кабинетик. За старшего был оставлен Участковый.

Но как раз Участковому выдергивать Мусу из трибуны было совсем неинтересно. Да еще перед всем селом, которое знает, с кем Участковый за одной партой сидел, и в чьем доме от голода спасался. Послать тотчас за Председателем означало получить сотрясение мозга за то, что захват трибуны прозевал… И Ханифы рядом нет, не посоветуешься! Может, еще все обойдется, народ успокоится…

Участковый тяжело вздохнул и сделал вид, что ничего не видит. И вообще небо рассматривает. Безоблачное металлическое небо…

— Люди! Не берите грех на душу, опомнитесь! — говорил с трибуны Муса. — Какой он колдун? К вам человек с неба пришел, буквы от всей души вам принес, а вы… Вы волки! Уже один раз наши предки святого человека здесь убили — вам мало…

— Кого тут убили?.. — заволновалась толпа. — …А, это он о том дервише, который баню здесь строить приказал… У которого волосы длинные были… Э, Муса! Тот дервиш сам просил себя убить! Его не хотели убивать, сам попросился…

Муса горько засмеялся:

— Сам попросил, да? Да вы — вы если Учителя сейчас убьете, тоже потом скажете: не знаем, не видели, сам попросил!

Перевел дыхание. Толпа недовольно гудела. Муса заглотнул воздух и закричал:

— Вы знаете, люди, что я недавно на святую могилу путешествие совершил. И там мне вот что рассказали. Что святой, которому я там поклонился — это учитель нашего дервиша… И в летописи написано, что этому дервишу ангел во сне новые буквы сообщил и сказал сюда их принести — буквы счастья. И баню сказал здесь построить. А наши темные предки подвергли этого святого дервиша тяжелой смерти! Да еще лгать стали, что святой сам того хотел!

Народ напряженно молчал. Люди Председателя заволновались:

— Да что же Участковый молчит? Муса, уходи с трибуны! Тоже — мулла выискался, с трибуны выступает… Когда муллой стал, Муса?

— Я уйду! — задыхался Муса. — Только последнюю вещь скажу вам, мои дорогие… Вчера узнал, что ребенок будет у меня, по селу от радости носился, вы видели… Вот, думал, после стольких лет бесплодной жизни — ребенок у меня будет, не напрасно к святой могиле ездил-тратился… Люди! Я сегодня ночью Марьям-хон из петли еле вытащил! Еле успел! Умереть хотела… Когда воду со старой библиотеки брала, ее…

Муса осекся, словно боясь продолжать. Закрыв лицо руками, прокричал:

— Ее Председатель изнасиловал! Марьям-хон!

Толпа окаменела.

Муса, шатаясь, сошел с трибуны. И пошел к тому месту, где стоял Учитель. Люди пропустили его. Подойдя к Учителю, Муса сказал сорванным голосом:

— Теперь… кидайте ваши камни… Жить я уже не могу. Пусть с ним умру… Не хочу среди вас жить. Учитель…

Улыбка зажглась на его губах. Он стоял с Учителем.

К Мусе подбежала собака и стала облизывать ему руки.

— Та-ак!

Люди вздрогнули. Председатель шел к президиуму, лицо горело темным огнем.

— Та-ак… Опять без меня не справились. Ладно! Ты, Муса, сам себе приговор подписал. Ты не хочешь жить? Так и запишем, Муса-жон. Такой будет урок тем, кто свою бабу слушает, а не меня, своего Председателя, который столько тебе, Муса, добра сделал! Ты даже не захотел узнать от меня, как все на самом деле было… Впрочем, Муса, я тебя позорить не буду… Я тут про многих жен мог бы кое-что рассказать. Не буду, люди, не буду. И принуждать никого бросать камень не буду. Это — как сердце вам подскажет, только как сердце… если мозгов у вас нет.

Голос Председателя громом прокатился над толпой:

— Слушайте меня! Все, кто верны мне! Кто не хочет потом рвать на себе одежду и жрать пепел! Кидай!

Несколько рук схватили камни.

Первый булыжник, пролетев, упал около ног Мусы.

Второй был послан точнее — ударил Учителя в плечо. Учитель покачнулся, но подхваченный Мусой, устоял…

И вдруг — новый голос ударил в толпу:

— Священным именем Михаила Юрьевича Лермонтова!

Старик подходил, поддерживаемый Азизкой. На нем болтался пиджак с фронтовыми медалями, звеневшими и пылавшими на солнце.

— Шайтан старый… — заскрипел зубами Председатель.