Как звонко поют карнаи! В самое ухо кричат, глиняные лица хотят развеселить.
Справа от толпы на отличном белом коне гарцует Председатель.
Даже те сельчане, которые в душе желали Председателю разных язв, червей и другие неприятные вещи, не могли не любоваться им сейчас. Одетый в золотой бухарский халат, Председатель плыл над толпой на своей белой лошади, затмевая солнце. Его причесанная голова казалось головой великого мудреца, которая каким-то чудом выросла на крестьянском теле. Иногда Председатель подъезжал поближе к толпе и с кем-то шутил, хотя глаза у него при этом были не шутливые. Государственные глаза. Потное лицо бронзой отливает, седина — серебром, халат — вообще золотом!
По левую сторону хромой ишачок везет бывшего Учителя.
Рот завязан, чтобы колдовать ртом не мог. Так несчастный глазами колдовать пытается. В небо смотрит. Небо, конечно, сегодня непривычное — металлическое какое-то, хотя облаков нет, и откуда этот металл взялся — непонятно. Ты, шутят в толпе, не на небо, под землю, давай, смотри, у своих подземных покровителей помощь проси.
Учитель давно, оказывается, еще задо-олго до своего приезда начал против нашего села работу вести, воду от села отводить.
А еще, говорят, когда Участковый в доме Учителя обыск делал — целый ящик фотографий наших сельчан нашел. И у кого на фотографиях ослиные уши пририсованы — с теми несчастье случалось. Или Председатель кулаком угостит, или жена ссору устроит, или ведро с водой из рук выскачет. Откуда же он эти фотографии брал? Э! Говорят же — он еще в городе эту работу начал, а в городе какие хочешь фотографии найти можно.
Были, конечно, и сочувствующие Учителю голоса. Но эти голоса молчали.
Все эти разговоры смешивались с шутками Председателя, пением карнаев и лаем учительской собаки, которая продолжала следовать за шествием. Как только она приближалась, в нее летели камни.
Около Бани уже было все подготовлено.
Со стен улыбались своими древними улыбками Александр Македонский с супругой. Зеленели пальмы. Внутри бани, в подземных печах весело трещал кизяк и прочий мусор, раскаляя мрамор в Зале Солнца; над Баней приплясывал дымок.
Председатель слез с лошади и уселся в президиум — длинный стол, заваленный всякой едой, которой Председатель тут же начал наслаждаться. Это вызвало в толпе улыбку надежды — когда Председатель наедается, всегда угощает остатками.
Всех только удивило, что за его спиной объявилась пара каких-то незнакомых фигур. Их лица были такими непраздничными и даже свирепыми, что, казалось, эта свирепость стекает по их лицам и болтается жирной каплей на подбородке.
Кто эти люди в черном? Никто не знал.
Учителя тоже сняли с ишачка и поставили перед небольшим обрывом.
За ним темнела равнина, укрытая тяжелым одеялом зноя.
Между Учителем и толпой была организована груда камней, чтобы все желающие могли принять участие.
Карнаи загрохотали сильнее — и замолкли. Председатель встал из-за стола и, дожевывая, отправился на трибуну.
Как всегда, он привел на память несколько цифр. Посоветовал работать еще лучше. А в конце вообще заявил, что человек отличается от обезьяны тем, что он — гуманный, и просто так самосуд не совершает и камнями не швыряется. И что, может, вместо того, чтобы в Учителя камнями кидать, его надо, наоборот, как-нибудь возвеличить и даже посадить на его, Председателя, место.
— Мне уже пятьдесят пять лет, и я все чаще думаю о том, как дать дорогу молодым. Может, лучше сейчас этому симпатичному парню дать дорогу, а? Может он, осознав ошибки, бросит свое колдовство, не будет нам вредить… Может, он чистосердечно раскается в том облучении, которому он наших детей подвергал… Да! Он проводил на них опыты и угрожал им, чтобы они молчали, медицина подтвердила… Он избивал, он насиловал их — и при помощи колдовства делал так, что вы ничего не видели… Короче, я прошу отпустить его, бедненького, и сделать вашим председателем!
И стал спускаться с трибуны.
Завыла собака.
Толпа затрещала, задымила, как сухой хворост: как — отпустить?…наших детей… нет, мы видели, что наши дети… смерть ему! Смерть ему!
Кто-то уже потянулся за камнями.
— Стойте!
— Стойте, люди!
На трибуне стоял какой-то седой человек… Как он туда попал? В суматохе проскочил, наверное.
— Люди! Опомнитесь!
Вдруг кто-то крикнул:
— Эй, это же наш Муса!
— Точно, Муса… Эй, Муса, где седую голову взял?.. Уходи, Муса! Нет, пусть говорит, раз на трибуне… Седой какой… Не смотрите, это он седым притворяется… Нет, говори Муса… Говори!
Читать дальше