Сухбат Афлатуни - Глиняные буквы, плывущие яблоки

Через день затылок скребло уже все село, отчего воздух наполнился зловещим наждачным шорохом. Теперь детей прижали к стенке и стали махать у них перед лицом тетрадками: это что, а? Это что за палочки вы за спиной родителей в тетрадках рисуете, а?

Много всяких «а» посыпалось на несчастных школьников.

У детей глаза стали с обеденную чашку. Они нас не понимали.

Это же алфавит!

Что?

Алфавит!

Буква «А» — «Алейг», «Б» — «Барфаид»…

«А, барфаид? — говорили, кричали, шептали родители. — Какой барфаид? Когда мы учились, никого барфаида не было!»

И снарядили ходоков к Председателю. Он человек хитрый, государственный, — пусть во всей этой китайской азбуке и разберется.

Ясным октябрьским днем ходоки прошествовали под повешенным вверх ногами «Добро пожаловать» и были досмотрены мужественной Ханифой-опой на предмет терроризма: Участковый оказался в отлучке.

Позвенев немножко в «рамке» и купив у Ханифы носки и жвачку, ходоки добрались наконец до Председателя.

— Та-ак, с чем пришли? — спросил Председатель, мрачно поглаживая себя по животу. Гладил он против часовой стрелки, что было дурным предзнаменованием.

Ходоки объяснили: такой барфаид, что полный форфур.

Председатель уставился на злосчастный алфавит. Рука на животе замерла.

Ходоки разглядывали облупившийся пол, на котором тоже мерещились черточки новой письменности. Из углов мертвой рыбой поблескивали пустые водочные бутылки.

— Да… — сказал Председатель. — Еще когда в первый день он отказался со мной выпить, я тревогу почувствовал. «Такой, — думал я, — человек и дом может поджечь, и алфавит какой-нибудь придумать, и даже…» Кстати, он детей насчет меня ничему не учил? Ничему? Что молчите? Вы — народ, вы — демократия, вы должны интересоваться, что у вас в школе творится — агитирует учитель против меня или нет… Почему, почему я один все должен узнавать-решать?!

Ладонь оторвалась от живота и, сложившись в полете в кулак, грохнула по столу. Народ съежился.

— Почему я тут ночи не сплю, семейного счастья не чувствую, а вы… вместо того, чтобы честно, с веселым настроением трудиться, — разные интриги против меня выдумываете? Что, опять хотите жалобу писать? Что, разве я вас обдираю? Отнимаю что-то у вас?

Ходоки стали клясться, что не отнимает.

— А если и отнимаю, — перебил Председатель, — то только для вашей пользы. Потому что я — не только простой председатель. Я — учитель. Этот парень, как его, Ариф… он детей-подростков учит, а я — я вас учу, вас воспитываю, вам светлый путь показываю… Или я вам в плохое место светлый путь указываю? Я — Учитель, а?

«Учитель… Учитель…», — пыльным эхом откликнулись ходоки.

Стало слышно, как во двор сельсовета въехал, откашливаясь, трактор.

— Почему тогда, — снова включился на полную громкость Председатель, — не живете по моему учению?

Пожелтевшие губы ходоков молчали.

— Почему вы плетете грязные делишки с соседним селом, а?!

В коридоре нарастали шаги; дойдя до двери, замерли. Забормотали дежурные по замочной щелке: «Бу-бу… жу-жу…»

— Заходи, Искандер! — крикнул Председатель, не дожидаясь вежливого стука.

В кабинет во всем великолепии ввалился Участковый.

— Перехватил? — спросил Председатель, начиная поглаживать живот по часовой стрелке.

— Перехватил! — засмеялся Искандер-Участковый.

Во дворе темнел трактор с прицепленной цистерной. Возле цистерны, отливая воду, хозяйственной птичкой порхала Ханифа. Увидев выходящих, быстро задвинула ведро с водой и заулыбалась.

— Ух, вредители, — говорил Председатель, обходя цистерну. — Ух, скорпионы в овечьей шкуре… Кто за рулем, говоришь, был? Да, вода… Вода, я уверен, вся отравленная. У них в селе вообще почти вся вода — отравленная. Удивляюсь еще, как они со своей водой не умерли все… Наверное, им террористы противоядие присылают. А уж нам они точно отравленную воду продадут… Или там, в кабине, — противоядие лежит? Загляни-ка. Нет? Хорошо посмотри! Совсем нет? Та-ак. Так я и думал. Вода отравлена! Искандер! Отвезешь ко мне и сольешь в запасные баки. Через два месяца, может, врач придет, я ему на анализ покажу… А вы что смотрите? Не видите, как я тут вашу жизнь спасаю? Я ведь мог вас и покарать рукой закона за эту самодеятельность!

Председатель глядел, моргая, на лица ходоков… Лица были светлыми и пустыми, как на кладбищенских фотографиях. В цистерне тихо плескалась их надежда. Эту надежду теперь куда-то увезут и продадут на анализ.