Сухбат Афлатуни - Конкурс красоты

Молчит.

— Что-то я заболтался… Старлаб!

Прислушивается.

— Старлаб! Старлаб, житель Скифии!

Старлаб осторожно раздвигает колючие ветви. Одна ветка все же вырывается. Чиркнув по лицу, уносится в темноту.

— Божественный Платон, мне кажется, я не совсем понял твою последнюю мысль о дураках.

— Твой ум слишком изощрен, милый Старлаб, чтобы понимать подобные мысли. Не обижайся. Эту черту я часто замечал среди варваров. Они либо непроходимо тупы, либо уж взлетают на такие умственные высоты, куда ни один наш Икар со своими восковыми… восковыми табличками не залетал. И прошу, не называй меня «божественным Платоном». Платон я — днем, для учеников, посетителей, завистников… Платон… «Широкий»… Не могу вспомнить, кто первый дал мне эту кличку, найдя меня «широким»… Кажется, мой школьный учитель грамматики — ему казалось, что у меня широкий зад. Потом, когда я сделался главным философом Эллады, стали говорить, что «широким» я был назван за широкий лоб или даже широту слога. Говорили что-то еще… Хотя мой зад, клянусь музами, не сделался от этого ни на йоту уже. Но ты, ты называй меня просто Академиком.

— Академиком?

— Да, Старлаб… Старлаб… А вот тебе бы пошло какое-нибудь греческое имя. Вы, скифы, любите греческие имена, это что-то вроде пересадки греческого мозга в ваши свежие, продутые северным ветром, головы. Александр, Агафангел… Да, зови меня лучше Академиком. Я всего лишь скромный академик, жрец капризного божества, Академии. Раб своей школы, чистильщик клоак своей собственной философии.

— Так о ком же мне предстоит поведать: о божественном Платоне или о чистильщике клоак?

— Об обоих, мой милый. Я уверен, у тебя получится. Вы, варвары, лишены чувства истории — поэтому ты сможешь написать про меня правдиво. Я познакомлю тебя с живыми свидетелями моей биографии…

— Они здесь? В Академии?

— Они будут здесь… Как ты относишься к призракам?

— Душам мертвых?

Смех клокочет под маской. Маска сползает, оголив пустынный пейзаж лба. высохшими руслами тянутся морщины…

— Мертвые, мой милый Старлаб, интересуют гадателей, а не философов. Философа интересуют призраки живых — прежде всего его самого.

— Его самого?

— Не говорил ли я тебе, что философ — человек, изучающий собственные призраки? Ведущий с ними увлекательную беседу? Подлинное самопознание, Старлаб, это искусство вызывать собственные призраки и спрашивать их, спрашивать, спрашивать!

— Но, Пла… Академик! Призраки бывают только у умерших, у живых же имеется душа. Так говорят в Академии.

— В Академии!

— Старлаб, запомни: моя Академия — это место, куда люди приходят со своими опасными заблуждениями для того, чтобы заменить их здесь на безопасные.

— Если то, что я слышал, было заблуждением, — то что же тогда истина?

Под маской задумались. Потом снова зашевелились губы:

— Истина — это заблуждение, дальше которого уже невозможно блуждать. Остается только умолкнуть.

— Но ты — ты же продолжаешь говорить!

— Я говорю только с призраками… Только с призраками.

— Сейчас ты говоришь со мной.

— Потому что ты тоже…

— Нет!

— Да. Что, по-твоему, Старлаб, ты делаешь в нашем времени?

— Ты хочешь сказать, что я — из будущего?

— Нет. Ты из места, где нет ни прошлого, ни будущего. Прошлое у вас запретили, будущего еще не придумали. А настоящее просто украли… Ты из Центра мира. А когда находишься в центре, время уже не нужно. Нужно только постоянно делать одно и то же. Одно и то же. Каждое утро чистить подгнившие за ночь зубы. Каждый день созерцать кожуру мандарина…

— Еще свое отражение в зеркале…

— Это одно и то же. Когда из человека высасывают настоящее, как желток из яйца, ему остается только любоваться в зеркало на свою скорлупу.

— Кто у нас похитил настоящее?!

— Тише… Не разбуди моих учеников. Поверь, нет ничего хуже учеников и последователей, бодрствующих ночью. Все сомнения зарождаются в часы бессонниц, как личинки капустницы. Если у тебя когда-нибудь будет своя философская школа, следи за тем, чтобы твои последователи хорошо спали… О чем я? Кто похитил у вас настоящее? Я думаю, те, кто похитил, сами не знают об этом. Может, только догадываются. И сами боятся этих догадок. Потому что, как только они понимают, что они — это и есть они, — наступает смерть.

— О ком ты говоришь, Платон?

Старлаб стоял напротив Платона, встряхивая руками; ему казалось, что руки наполняются мрамором.

— Была такая страна, Атлантида.