Владимир Дружинин - Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы

Прекрасный памятник, один из лучших здесь…

Я думаю о тех, чьи сыновья и дочери похоронены тут, так далеко от родины. Пусть знают: Люксембург помнит мучеников. Они лежат рядом с друзьями, на кладбище героев. Кругом — могилы люксембуржцев. Друзья показывают их, коротко сообщают — «расстрелян», «обезглавлен», «умер в тюрьме».

Друзья вспоминают годы оккупации. И мне открывается замечательная эпопея люксембургского Сопротивления.

Заявление гауляйтера Зимона было поистине беспримерным — люксембургской нации не существует. Домой, в германский райх!

В послушании Зимон не сомневался. Флаги со свастикой развевались над половиной Европы. Маленький Люксембург, насчитывающий едва триста тысяч людей, не посмеет и пикнуть! Для начала Зимон приказал стереть все надписи на летцебургеш, запретить французский язык и даже ношение широких «баскских» беретов, популярных во Франции. Говорить на летцебургеш разрешалось, но слова латинского происхождения извольте заменять немецкими!

Оккупанты, а с ними и местные предатели уже праздновали воссоединение с империей Гитлера. Оставалось только инсценировать народное волеизъявление. Каждому люксембуржцу вручили с этой целью анкету.

И вдруг…

Девяносто процентов, а местами девяносто пять процентов населения ответили, что их национальность не немецкая, а была и будет люксембуржской. Подданство — люксембуржское, родной язык — летцебургеш.

Словом, на предложение отречься от своей родины народ ответил трехкратным «нет».

Народ вспомнил, как много выстрадала страна в прошлом, как упорно ее желали втиснуть в число германских княжеств. Как немцы попирали нейтралитет Люксембурга в годы первой мировой войны.

На окнах запестрело: «Мы у себя дома!», «Нацисты, убирайтесь вон!»

Это было 10 октября 1941 года. Напомню еще раз — гитлеровцы уже продвинулись на запад до Пиренеев, на севере овладели норвежскими фиордами, вторглись на Балканы, окружили кольцом блокады Ленинград.

Фашистский террор в Люксембурге усилился. «Сопротивление в любой форме, — сказал гауляйтер, — будет караться смертной казнью». К началу ноября число арестованных, казненных достигло тысячи. Но самоуверенность уже покинула фашистов. Хоть и объявили они люксембуржцев подданными Германии, но брать их в армию не решались…

Потери на восточном фронте росли. В августе 1942 года оккупанты расклеили приказ. Лицам двенадцати возрастов явиться на призывные пункты.

И опять маленький, отважный Люксембург не замедлил ответить. Утром 1 сентября в Эше на металлургическом заводе зазвучала сирена. Откликнулись заводы столицы, всей страны. В течение суток забастовка сделалась всеобщей. Остановились машины, застыли поезда, опустели учреждения, классы в школах, аудитории в лицеях.

Гитлеровцы ввели чрезвычайное положение. Немецкие зондеркоманды врывались в квартиры рабочих. По улицам, по дорогам помчались автомобили с рупорами. Людей загоняли в цехи угрозами, побоями, под дулами винтовок… Несмотря на это, некоторые предприятия не работали неделю и дольше.

Сотни патриотов были заперты в тюрьмы и лагери. Двадцать забастовщиков фашисты расстреляли. Попал в руки фашистов и сталевар Генрих Адамс, который нажал рычаг гудка, дал сигнал к забастовке.

Адамс был немцем — и по национальности, и даже по подданству, хотя прожил в Люксембурге тридцать лет. Его судили в Кельне и казнили способом «чисто германским» — топором отрубили голову.

10 сентября гауляйтер докладывал Гитлеру, что порядок восстановлен. Однако рейх получил чувствительный удар от люксембуржцев. В армию призвали не двенадцать возрастов, а семь. Новобранцы при первом удобном случае срывали с себя ненавистную форму, убегали в лес, к партизанам. Многие уходили дальше, примыкали к французским или бельгийским маки.

Сопротивление не угасало. В чаще Арденн сколачивались отряды, в них вливались беглецы из лагерей — люди разных национальностей. Среди них были и советские воины.

В первых рядах Сопротивления в Люксембурге шли рабочие рудников, литейщики, доменщики — в значительной части коммунисты. Оккупанты не раз пытались уничтожить компартию. Однажды они захватили подпольную типографию газеты «Вархайт», что значит «Правда». Заработал другой печатный станок. Все годы войны, вплоть до освобождения, появлялись боевые листки. Непрерывно действовали подпольные штабы.

…Сейчас, когда я пишу эти строки, я как будто слышу неторопливую речь Артура Узельдингера.