Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце

А я лучше подумаю о соленых огурцах.

– И я тоже – огромные, кошерные, сочные. Ммм. Ммм. Ммм, – шепчет бабушка Свитвайн в моей голове. Она тоже умерла, но, в отличие от мамы, которая только и делает, что бьет мои работы, бабушку слышно, а иногда еще и видно. Она – мой добрый полицейский из мира духов, а мама – злой. Я стараюсь, чтобы эмоции не отражались на лице. – Ох, ах, какая растяпа. И вышло действительно совершенно некрасиво. К чему тут ходить вокруг да около? Почему не сказать сразу: «удачи в следующий раз» и не перейти к следующей жертве, например к тому парнишке, у которого из головы растут бананы?

– Ба, это дреды, – отвечаю я ей мысленно, стараясь не шевелить губами.

– Мое мнение, дорогая, беги-ка ты отсюда.

– Я согласна.

Этот мой незаметный бзик? Признаю, может, не такой уж и незаметный.

Но, к вашему сведению: двадцать два процента мирового населения видят привидений – а это более полутора миллиардов человек. (Родители, преподаватели. Дико хорошо провожу исследования.)

Пока продолжается теоретический бубнеж этих андроидов, я развлекаю себя игрой «Как бы ты хотел умереть?» Я в ней абсолютный чемпион. Она не такая простая, как кажется, потому что придумывание одинаково страшных вариантов смерти по обе стороны знака равенства требует огромного мастерства. Например: поедая битое стекло пригоршня за пригоршней или…

Ход моей мысли прерывается, когда, к моему удивлению, да и ко всеобщему, поднимает руку Рыба (без фамилии). Она такая же немая, как и я, так что это что-то.

– У Бедж хорошая техника, – говорит она, и пирсинг в языке сверкает, словно у нее во рту звездочка. – Мне кажется, ее работы разбивает привидение. – Все буа-га-га-гогочут, включая Сэнди.

Я сражена. Мне-то видно, что она не шутила. Рыба смотрит на меня, потом приподнимает руку и слегка встряхивает запястьем. У нее там крутой браслет с шармами в стиле панк, который идеально соответствует всему остальному ее образу: фиолетовые волосы, татуировки-рукава, кислотный взгляд на мир. И тут я разглядываю шармы: три красных бутылочных стекляшки из моря, два пластиковых четырехлистных клевера и стайка птичек из плоского морского ежа на дешевом шнурке из черной кожи. Ухты. Я и не осознавала, что отсыпала уже столько удачи в ее сумку и карманы толстовки. Просто она с этим своим страшноватым макияжем кажется такой печальной. Но как Рыба догадалась, что это я? А остальные тоже в курсе? Например, этот дерганый новенький? У него точно несколько пуговиц оторвало. Я ему кучу таких птичек подкинула.

Но рыбье точное заявление и браслет – единичные фанфары. До конца часа все остальные поносят мое «Я разбитая-кусочки № 8», и я все больше сосредотачиваюсь на своих руках, которые я сжала перед собой так, что костяшки уже побелели. Они зудят. Изо всех сил зудят. Я наконец их расцепляю и начинаю осторожно рассматривать. Следов укусов или сыпи не видно. Я пытаюсь отыскать красное пятно, которое служит признаком некротического фасциита, его обычно называют «болезнью пожираемой плоти» – я все об этом прочитала в одном из папиных медицинских журналов…

Так, ладно: «Как бы ты хотел умереть?» – поедая битое стекло пригоршня за пригоршней или от некротического фасциита?

Голос Фелисити Стайлз – возвещающий, что конец будет страшен – отвлекает меня от этой головоломки, когда у меня уже вскипели мозги и я начала склоняться к битому стеклу.

– Сэнди, можно я завершу? – спрашивает она, как всегда. У нее богоподобный напевный южнокаролинский акцент, которым она пользуется, чтобы прочесть проповедь в конце каждого разбора. Она, как говорящий цветок – библейский нарцисс. Рыба тайком изображает, будто ее закололи кинжалом в сердце. Я улыбаюсь ей в ответ и собираюсь с духом. – Меня это попросту печалит, – говорит Фелисити и делает паузу, выжидая, когда все внимание сосредоточится на ней, что занимает не больше секунды, потому что она не только разговаривает, как нарцисс, но и выглядит и ведет себя соответствующе, и рядом с ней мы все исходим на вздохи. Она протягивает руку к моим осколкам. – В этой работе ощущается вся мировая скорбь. – Пока она протяжно выпевает эту всю мировую скорбь, весь этот мир делает полный оборот вокруг своей оси. – Ведь мы все сломанные. Ну разве нет? Я – да. И весь белый свет тоже. Мы стараемся держаться изо всех сил, но это повторяется снова и снова. Вот что я вижу в скульптуре Бедж, и меня это сильно-пресильно печалит. – Фелисити переводит взгляд на меня. – Бедж, я понимаю, что ты очень несчастна. Правда. – Глаза у нее огромные, заглатывающие. Боже, как я ненавижу художку. Она поднимает кулак, подносит к груди и три раза стучит по ней: – Я. Тебя. Понимаю.