Петер Зилахи - Последний окножираф

Две домохозяйки переглядываются во время демонстрации. Они видят друг друга впервые. Одеты они одинаково. Одна машет рукой из окна, вторая — идет рядом с мужем. Через пару дней они сталкиваются на улице. У них одинаковые улыбки, одинаковые шляпки, они вместе читают оппозиционные газеты. Они стали подругами.

Окножираф: «После школы я иду домой. Я живу рядом со школой и скоро уже буду дома. Моя мама тоже приходит домой рано.

Венгрия — мой дом. Для советских детей дом — Советский Союз».

В американском фильме «День Независимости» инопланетяне совершают нападение на Землю с явным намерением уничтожить людей, растения и животных. Это совершенно ясно дает понять пленный пришелец, использующий в качестве медиума гортань мертвого землянина. В первой трети фильма инопланетяне, обладающие абсолютным техническим превосходством, разрушают все большие города на Земле. Сцена, когда они превращают в пыль Белый дом, вызывает бурные аплодисменты в белградских кинотеатрах. Один зритель в бейсболке протанцовывает к самому экрану. Он хлопает себя по ляжкам на американский манер: yes, yes, yes.

Окножираф: «“Да” — противоположность “нет”».

На студентов возвели обвинение. По телевизору заявили, что они никакие и не студенты вовсе. На следующий день они вышли на демонстрацию с зачетками в руках. Студенты с красными книжицами в руках наводнили улицы. Пекин 66-го, Париж 68-го, архив дежа-вю в цветном голливудском исполнении. Сумели бы мы почувствовать, чем на самом деле была Бородинская битва, если бы ограничились осмотром Бородинской панорамы? Студенты идут с красными книжицами в руках, на первый взгляд — они маоисты, но когда подойдешь поближе, видишь, что в их окоченевших руках — кресты и иконки. Я замечаю плакат «better dead than red», «лучше быть мертвым, чем красным», и снимаю с головы ушанку. Мы идем в направлении, противоположном правому, кричит кто-то в голове колонны на перекрестке. Поди разбери, куда. Футбольные лозунги гораздо понятней, большинство здесь — болельщики «Красной звезды». Вот такой винегрет, постмодерный протест, я снова надеваю ушанку, холодно, появляются омоновцы, строятся, подбородки вперед.

Снос дома откладывается. У отца, которому сейчас 56, случился инфаркт. Столько же лет было его отцу, когда он родился. В реанимации он поседел, но мы этого даже не заметили. Мы постукивали по аппарату искусственного кровообращения и шутили с медсестрами. Отца подсоединили к телевизору, изображение и звук, три штекера, как в видеоигре. Прямая трансляция из сердца. Больничная палата — как зимний пейзаж со спящими пациентами. Белые стены, белые койки, белые шкафы, белые одеяла. И резким контрастом — черные часы над дверью с секундной стрелкой, имеющей форму сердечка. Педагогический прием или чувство юмора? Когда вошла сестра и оказалось, что ее имя — Ангина, мы решили, что сейчас кто-то умрет от смеха. Меня попросили покинуть палату. Отец — лучшее из всего, что было при старом режиме. Эту книгу я посвящаю ему. Он жил при социализме так, как будто никакого социализма не было. Он воспитывал своих сыновей по законам рыцарства. Они восторгались им, смеялись над ним, но никогда не сомневались в его искренности. Он был изобретателем, но для содержания семьи этого не хватало, и он занялся бизнесом, о котором не имел никакого понятия. Он обожал работать, деловые переговоры он называл беседами. Он приходит с беседы, было очень интересно, говорит он, и рассказывает, что продал какое-то программное обеспечение, которое он знал, как араб своего верблюда. Он был классным спецом. Написал книгу о магнитных носителях. Он так по-детски верил в успех, что рядом с ним я чувствовал себя взрослым. Рядом с отцом я и сейчас чувствую себя взрослым, и нет никого, с кем мне так хорошо плачется. Пульс у отца революционный — 56, давление 100 на 56. Педагогический прием или чувство юмора?