Мосаб Юсеф - Сын ХАМАС

Я поймал себя на мысли: не станут ли годы моей учебы пустой тратой времени? Если я окажусь в израильской тюрьме, значит, я пропущу предстоящий через месяц экзамен. Бесчисленные вопросы и восклицания роем носились в моей голове, несмотря на удары, которые продолжали сыпаться: «Почему вы бьете меня? Что я сделал? Я не террорист! Я просто подросток. Зачем вы делаете мне больно?»

Я почти уверен, что несколько раз терял сознание, но когда приходил в себя, солдаты все еще были рядом и продолжали избивать меня. Единственное, что мне оставалось, — кричать. Вдруг я почувствовал, как желчь поднимается по задней стенке гортани, меня тут же стошнило, и я весь перепачкался собственной рвотой.

Теряя сознание, в полуобморочном состоянии я с горечью подумал: «Это конец? Неужели я умру, так толком и не начав жить?»

Меня зовут Мосаб Хасан Юсеф. Я старший сын шейха Хасана Юсефа, одного из семи основателей движения ХАМАС. Я родился на Западном берегу реки Иордан, в городе Рамалла, и принадлежу к одной из наиболее религиозных мусульманских семей на Ближнем Востоке.

Моя история начинается с моего деда, шейха Юсефа Дауда, который был религиозным лидером, или имамом, деревни Аль-Джания, расположенной в той части Израиля, которая в Библии называется Иудея и Самария. Я обожал своего деда. Его мягкая белая борода щекотала мою щеку, когда он крепко обнимал меня, и я мог часами сидеть, слушая звук его приятного голоса, монотонно нараспев повторявшего азан — исламский призыв к молитве. Возможность наблюдать за этим мне представлялась часто, поскольку мусульмане совершают этот обряд пять раз в день. Красиво призывать людей на молитву и читать Коран вовсе не простое дело, но когда это делал мой дед, звук его голоса был завораживающим.

В детстве некоторые певчие сильно раздражали меня, и порой мне хотелось заткнуть себе уши. Но дедушка был страстно увлеченным человеком, когда он пел, слушатели погружались в глубокий смысл азана. Он верил в каждое слово.

Во время иорданского правления и израильской оккупации в Аль-Джании проживало около четырехсот человек. Местные жители этой маленькой деревушки мало интересовали политиков. Притаившаяся среди пологих холмов в нескольких километрах к северо-западу от Рамаллы, Аль-Джания была очень живописным и поистине прекрасным местом. Рассветы окрашивали окрестности всеми оттенками розового и фиолетового. Воздух был чист и прозрачен, и с вершины любого холма можно было увидеть раскинувшееся вдали Средиземное море.

Каждое утро, к четырем часам, дедушка шагал в мечеть. Закончив утреннюю молитву, он со своим маленьким осликом уходил в поле: обрабатывал землю, ухаживал за оливковыми деревьями и пил свежую воду из ручья, протекавшего по склону горы. В то время никто и понятия не имел о загрязнении воздуха, потому что на всю Аль-Джанию был только один автомобиль.

Дома дедушку поджидал нескончаемый поток просителей. Он был больше, чем имам, — для жителей деревни он был всем. Он молился над каждым новорожденным и нашептывал азан в ушко ребенку. Когда кто-нибудь умирал, дедушка омывал и умащивал тело, а потом окутывал его погребальным саваном. Он их женил, он же их и хоронил.

Мой отец, Хасан, был его любимым сыном. Даже когда отец был совсем маленьким, еще до того, как это стало его обязанностью, он регулярно ходил с дедом в мечеть. Никто из его братьев не любил ислам так, как мой отец.

При поддержке деда отец научился петь азан. Как и у деда, у него были голос и страсть, на которые отзывались люди. Дед очень гордился своим сыном. Когда отцу исполнилось двенадцать, дед сказал: «Хасан, я вижу, ты проявляешь интерес к Богу и исламу, поэтому я собираюсь послать тебя в Иерусалим изучать шариат». Шариат — это исламский религиозный закон, который регламентирует повседневную жизнь — от семьи и гигиены до политики и экономики.

Хасан ничего не знал ни о политике, ни об экономике. Он просто хотел быть таким, как его отец. Он хотел читать и петь Коран и служить людям. Но ему предстояло узнать, что его отец был гораздо больше, чем пользующийся доверием религиозный лидер и шейх.

Поскольку ценности и традиции всегда значили для арабов куда больше, чем правительство, конституция и суды, мужчины, подобные моему деду, часто становились высшим авторитетом. Слово религиозного лидера было законом, особенно в тех районах, где светская власть была слаба или коррумпирована.