Сергей Могилевцев - Вечный Жид

Черт его знает, откуда в современном Иерусалиме, городе религиозном и ортодоксальном, с несколькими мировыми религиями, претендующими как на него, так и на всю небесную, а заодно уж и на земную правду, появились эти парады, но только факт остается фактом – раз в год здесь словно из-под земли собирается теперь множество геев, лесбиянок, трансвеститов, и еще Бог, а вернее, черт – его знает каких меньшинств, от которых ортодоксальному еврею просто некуда деться! Да и сам Израиль, дети мои, оказался неожиданно не таким уж религиозным государством, а скорее светским, раз допустил проведение в священном городе всех этих парадов, которые, случись они две тысячи или даже три тысячи лет назад, были бы тут же разгромлены, а его участники или побиты камнями, или умерщвлены на месте другими, гораздо более жестокими способами?! Но все в мире, други, происходит по воле Всевышнего, и, возможно, Иегова, Бог не только жестокий, но и милосердный, чуткий к нуждам людей, по некоторому размышлению изменил свое мнение к геям и лесбиянкам, а также ко всем прочим ненормативным, с точки зрения большинства, представителям человеческого рода, и ни только не умерщвляет их огнем и серой с небес, но даже делает эти парады год от года все более красочными и многочисленными, собирающими огромные толпы туристов и просто праздных гуляк. Впрочем, Аарон Вагнер, о котором идет речь в этой истории, вовсе не был праздным гулякой, он, можно сказать, был лицом глубоко заинтересованным, потому что сам надеялся в будущем стать геем и решать тем самым свои нерешаемые до сих пор проблемы. Он еще, по привычке, продолжал засматриваться на женщин, особенно на смазливых, как арабского происхождения, так и еврейского, отдавая попеременно предпочтение то одним, то другим (и в том, и в другом племени, други мои, есть немало первостатейных красавиц!), однако внутренне давно уже смирился с тем, что будущее его все же на стороне сильного, играющего мускулами и желваками пола. Пока же, спеша по узким улочкам Иерусалима на ежегодный гей-парад, он то тут, то там, наталкивался на толпы таких же, как он, приезжих, а также жителей города, спешащих на встречу с этим еще новым для святого города явлением. Власти Иерусалима, надо отдать им должное, каждый год все более и более усиливали меры безопасности во время этих парадов меньшинств, справедливо опасаясь не столько арабских террористов, сколько протеста своих, местных, ортодоксальных евреев, глубоко возмущенных проведением в святом городе этих мерзких, по их мнению, шествий! Вокруг было множестве полицейских, восторженной молодежи, вполне современной, и вполне симпатизирующей этому новому и необычному веянию, ортодоксальных евреев, сумрачных раввинов, истово качающих головами и шепчущих вполголоса свои горячие молитвы и призывы к Иегове, туристов из Америки и Европы, громко смеющихся, жестикулирующих и то и дело щелкающих затворами фотоаппаратов, молчаливо стоящих в проемах узких дверей чумазых темноволосых детей, и таких же молчаливых старух, безучастно выглядывающих из окон старых двух– и трехэтажных домов. Ах, Иерусалим, Иерусалим, город моего незабвенного детства! Как часто бродил я по твоим узким, мощеным булыжником улицам, как часто застывал в проемах старых домов, с обвалившейся штукатуркой, покосившимися на древних петлях дверьми, с одинокой и чахлой пальмой, растущей около них, и слепыми запыленными окошками верхних этажей, через которые не видно небо, но зато видна Вечность! – как часто стоял я, несмышленый иерусалимский еврей, засунув от удивления чумазый свой палец то в рот, а то бывало и в нос, глядя, как проходят вокруг то группы паломников, то закутанные в чадру до бровей арабские женщины, то первые репатрианты из наконец-то освобожденной Европы, то лязгают гусеницами танки израильской армии, то пробегают с автоматами и связками гранат на поясе группы воинственных арабов! Ах, Иерусалим, любовь и мечта моя, как много я здесь видел в детстве, как много пропустил через свое сердце, и как сильно изменился ты с тех пор! Но я еще, о Иерусалим моего сердца, немного повзрослев, успел-таки влюбиться не только в тебя, но и во множество прекрасных арабских и еврейских женщин, я впитал в себя все, что имеешь ты за душой, я посещал переполненные еврейские синагоги и не менее переполненные арабские мечети, я заходил в храм Гроба Господня и видел сошествие святого огня, я впитал в себя все, что впитал ты в себя за последние три с половиною тысячи лет, и я не могу уже жить без тебя, о вечный Иерусалим моей вечной души! Впрочем, не буду больше надоедать тебе своей страстной и странной любовью, ты и без меня хорошо знаешь о ней, и закончу это страстное и внезапное объяснение в любви, ибо иначе от моей нежности к тебе у меня может разорваться сердце, и я не успею досказать, а, возможно, и записать на бумаге все, что я хочу сейчас рассказать!