Леонид Гиршович - Суббота навсегда

— Un petit Œdipe, — вздыхала сеньора Лостадос.

Однажды после прогулки они сели за карты. Был пятый час пополудни. Февральское солнце в продолжение недолгого их моциона оставалось за тучами.

— Сегодня солнышко, как вы, матушка, — сказал Алонсо доне Марии Антонии.

Они шли бережком бурного ручья, который через три-четыре месяца высохнет или будет жалобно слезиться.

— А вот здесь росла смоковница, в ее тени ребенком любил я слушать рассказы хромого Маврицио. Давно ли это было… — и он вздохнул. — А там удивил я дона Хосе тем, что с первого раза усвоил прием дегаже… Где ты сейчас, старый друг? — И они вздохнули оба, мать и сын.

Она сказала ему:

— Смеркается, не пора ли вернуться? Сыграем в карты.

На сей раз в карты сеньоре Лостадос везло. Правда, Алонсо подозревал, что она немного мухлевала.

— Я подозреваю вас, матушка… вот, вини…

— Крести… в чем, дитя мое?

— В том, что вы ведете нечестную игру.

— Я?.. Семерочка… не пойман — не вор, мой сын, как любила говорить одна старушка.

— Ваша дуэнья, а? Девяточка…

В ответ дона Мария Антония громко чихнула.

— «Слово мое зачихнул Телемах; я теперь несомненно знаю, что злые мои женихи неизбежно погибнут», — продекламировал Алонсо. — Будьте здоровы, матушка.

Но вышло все наоборот. Дона Мария Антония расчихалась.

— Что это вы, матушка. Не простыли б.

Она не могла слова произнести, все чихала.

— Говорится: будьте здоровы и не кашляйте. А мы теперь с вашей легкой руки поменяем слово: будьте здоровы и не чихайте.

Только шуточки пришлось вскоре отставить. После часовой канонады матери уже было не до шуток. Каждое «апчхи!» раздирало ей зев когтями. В брызгах слюны, кабы на солнышке, то непременно стояла б радуга, а так из всего спектра замелькало лишь красное. Алонсо увлек мать в часовню. Под гулкими сводами там не смолкала слава Гвадалахары…

Сутки творил Алонсо молитвы, и все это время распростертую ниц дону Марию Антонию подбрасывало на ухабах собственного чихания, как если б это была дорога из Сьетамо в Барбастро. Но даже стон она не могла издать, даже вслух пожелать для себя смерти, только б закончилась эта ужасная пытка… Священник, за которым было послано, попытался ее причастить, но сеньора Лостадос, в точности как Аргуэльо в предыдущей главе, чихнула его преподобию прямо в лицо священными крошками. После этого несчастной была дана глухая исповедь и святой отец немедля приступил к extrema unctio.

Мария Антония Лостадос де Гарсиа-и-Бадахос, уже перенесенная к себе в опочивальню, перестала чихать в шестом часу вечера следующего дня. Ей было тридцать девять лет. До последней минуты она находилась в сознании: глаза, с которых спала вуаль, широко раскрывала каждому зревшему в ней «апчхи!» и жмурилась в момент выстрела. И покуда орудие заряжалось, вновь стояли во взоре страдание и ужас, бессчетно меняясь местами. Поднесен фитиль к стволу — лицо морщится, стягивается к переносице — залп! и опять несчастная заряжала полную грудь воздухом… Так в шторм суденышко заваливается носом в соленые брызги — и в следующее мгновение хвастливо задирает нос дескать, не утонуло. Ап-чхи. Вверх-вниз. Целые сутки. И тонет, конечно. И выходит, что последние слова, которые сеньора Лостадос произнесла в своей жизни, были: «Не пойман — не вор».

Похоронили ее в фамильном склепе, обладавшем чудесным свойством: в противоположность кладбищу Антигуа в Вальядолиде уберегать тела усопших от тления. Под крышками простых некрашеных гробов покоились многие из Лостадосов, сохраняя свой прижизненный облик почти что в неизменности. Бог весть, какие имелись тому причины, естественные или что-то другое за этим крылось, но здесь терял свою силу порядок вещей, при котором покинутое душою тело обращается в прах (так сплющивается сосуд, из которого выкачан воздух).

— Вы счастливец, сын мой. Зная, какой вы почтительный и любящий сын, Пресвятая Дева даровала вам в утешение созерцать достопочтенную сеньору вашу матушку и после того, как она покинула сей бренный мир. Пока вы будете смотреть на нее, она будет смотреть на вас с небес, и в ожидании грядущей встречи время пролетит для вас незаметно.

С этими словами слуга Божий взгромоздился на ослика. В отличие от мулов, к ослам в Испании отношение самое безжалостное. Однако лица духовного звания передвигаются исключительно на ослах, благодаря чему чувствуют себя приобщенными к Священной истории — столь велика в ней роль этого животного, вечно понукаемого, осыпаемого градом побоев, но упрямо стоящего на своем.