Леонид Гиршович - Суббота навсегда

— Это тот момент, когда Иосиф Аримафейский похоронил Христа и гроб завалил камнями. Все ушли, наступает ночь, Мария Магдалина и другая Мария одни сидят у гроба.

Голос принадлежал человеку, в котором Педрильо узнал недавнего нищего, чтоб не сказать кого еще… Он прервал было непрошеного чичероне, но Бельмонте сделал тому знак продолжать.

— Это один из лучших моментов Божественной Драмы и в то же время один из наименее затронутых великими мастерами. Тут есть величие и простота, что-то страшное, трогательное и человеческое. Какое-то ужасное спокойствие. Эти две несчастные женщины, обессиленные горем… Остается еще изучить материальную сторону картины. Багровый блик на безжизненно упавших руках — отсвет невидимой нам зари. Здесь надежда еще тлеет. Другая женщина — полная противоположность первой. С ее состоянием отлично корреспондирует клэр де люнь. Селена вышла из-за туч и льет свой селеноватый свет. Оцепенение души, у которой больше ничего не осталось. И если принять во внимание прошлое этого существа… Чувствуешь, точно дыхание проходит по волосам, не правда ли?

— Странно, я ожидал здесь найти «Мученичество св. Констанции» Моралеса, — сказал Бельмонте, не поворачивая головы: он не мог оторваться от картины, а еще испытывал неприязнь к этому умнику, которого толком даже не разглядел. Гид, проводник — почти то же, что вор и трус.

— Странно, что ваша юная милость ожидали найти «Констанцию» Моралеса в Кампо-Дьяволо. Для этого следовало отправиться в Кастекс, на другой конец Испании.

— Так мы в Кампо-Дьяволо? — воскликнул Педрильо.

— Неважно, Педрильо, неважно. Даже хорошо. Иначе б мы никогда не увидели эту несравненную живопись. Чья кисть создала этот шедевр?

— С позволения вашей милости автором является «руссо».

Педрильо (тихо):

— Врет ведь.

— Какой Руссо? Я знаю двух Руссо. Один служил в таможне…

— Мари-Константин, ваша милость.

— Константин… тоже красиво. Константин и Констанция. Ну, что ты скажешь, Педрильо? Мы в Кампо-Дьяволо. Еще большее чудо: мы находим неведомый шедевр. Колоссально, просто колоссально.

— Хозяин, этот звездочет вам такого наговорит.

— Что, заячий тулупчик?

— Смейтесь. А я вам повторяю, что мы в Кастексе.

— Где же в таком случае моя «Констанция»?

Словно в ответ солнечный луч переместился и уже освещал не что иное, как «Св. Констанцию». Картина была известна и даже знаменита, отчасти благодаря своим бесспорным достоинствам — композиции, смелому ракурсу, но не в последнюю очередь и благодаря сюжету, который, по всеобщему мнению, сулил легкую удачу. Не случайно многие художники высокомерно его избегали, помня сказанное самим же Моралесом: «Если вы задолжали хозяину или ваша дама хочет носить кружева не иначе как с рю Пикат, в очередной раз замучайте Констанцию».

Напомним, Констанция Гностика происходила из семьи известного каппадокийского магната. С раннего возраста она приобщилась через одну рабыню-христианку к истинной вере и особенно полюбила богословские споры, в которых неизменно брала верх — порой над ученейшими мужами Нигде. Когда встал вопрос о единосущии Сына Отцу (Сын не совечен Отцу, ибо, рожденный Им, имеет начало бытия), Констанция доводам рационалистов противопоставила пламенную веру в Бога живого. «Что́ произошло, было прежде, чем произошло», — повторяет она неустанно. Приписываемая ей мысль «о предрешенности как следствии активного взаимодействия несвободы в Духе со свободою бытия » легла в основу всей христианской философии, питая, в частности, «пессимистический оптимизм» Тертуллиана («Еще до рождения успевши умереть, я воскрес и вот судим. Отче! Ум мой это не вмещает, но Ты видишь: я верую, потому как абсурдно»).

Легенда гласит, что отец Констанции противился любомудрию во Христе. По его распоряжению, нигдейского епископа и еще двух мужей слова Божьего в женских одеждах поместили к вышивальщицам. Привели туда и Констанцию. При этом строжайше возбранялось всякое собеседование и словопрение о вере. Можно было лишь петь вместе с мастерицами — то, что обычно они поют за рукоделием: веснянки, щедрики и т. п. Это продолжалось длительное время. Констанция и ее соузники, имея великую потребность в обоюдных наставлениях о Господе, претерпевали ужасные мучения: невыговариваемый глагол жег им внутренность. Но тут было всем видение в образе поющего в небесах херувима, и отец Констанции, весьма устрашившись, воскликнул: «Дитя! Пусть не таясь поет отныне душа твоя песнь херувимскую, возвещая истину». С той поры Констанция открыто изъясняла Слово Божие, ниоткуда не встречая противодействия, пока моровое поветрие 329 года, унесшее тысячи жизней, не унесло и ее жизнь.