Леонид Гиршович - Суббота навсегда

А за те три года, что истекли с прошлого раза, когда мы, читатель, здесь побывали, мои дождались возвращения крови еще одного Моисея Ионовича. Но это не то горе (подготавливаю я следующего за мною). Анахронизм — вот проклятье и ужас рода человеческого (хоть и в трепете, все же я уповаю на Бога — да свершится воля Его).

Возвращаясь к «вопросу на краю бездны». Существует ли будущее? Не оптический ли оно обман при помощи небьющихся и непрощупываемых зеркал — то есть всего лишь криво отраженное прошедшее? Но и об этом уже писалось. Иные на это говорят, что конкретного будущего нет. Его — тьмы. По числу возможностей — существующих, осуществляемых, неосуществленных. А числу этому нет конца. И ведет где-то свое существование гр. Безухов, гениальный создатель образа Льва Николаевича Толстого. Впрочем, продолжить эту тему случай еще представится — мы позаботимся, чтобы он представился.

Покамест же мы медленно едем по фрунту, и приходится все время крутить руль, как если б петляла тропинка. Это оттого, что кто-то выдвинулся на полшага из шеренги, другой подался внутрь. Тоже мне красноармейцы… И вспоминаешь страшное: «Жиды города Киева…»

До чего «Вий» похоже на «Дий».

Пересменка кончилась, кубрик опустел. Педрильо перебрался в каюту вместе с юнгой, которым наряжена Блондинка. Эта дочь Альбиона (какого, сами решайте… ну, хорошо, «солнечного») достойна была позировать Курбе. Но в костюме юнги могла бы распалять и чувственность иного выпускника закрытого учебного заведения у себя на родине. Вообще, ей свойственна была игривость, позволившая с успехом сыграть на корабельной сцене grisette.

распевала она на мотив канкана из «Веселой вдовы», являя членам экипажа (в каком-то из вариантов: «открывая взорам экипажа») застиранные кружева, панталоны, чулки, все из пароходного реквизита и все поверх обычного своего маскарада (Керубино в третьем акте — оперы, не комедии). Пересекали экватор, и сделанное капитаном веселье представляло собою примерку каждым чужой роли. Педрильо, допустим, вымученно ревновал. (Известно было: он мечтал, чтоб это чувство пробудилось в нем не понарошке. Но — трудно быть Богом.)

А еще Блондинка хранила беззаветную преданность своей госпоже. Так беззаветно хранят лишь Отчизну свою — хотя ее юная госпожа звалась совсем иначе. Этой последней принадлежало сердце одного кабальеро, которому как раз и служил Педрильо. Так что получалось по законам жанра: две водевильные парочки.

Как и все англичане, Блондинка превыше всего ценила свободу. «Ich bin eine Engländerin, zur Freiheit geboren!» — бросит она в лицо захватившим ее в плен.

— Если ты закончил свою историю, — сказала она Педрильо, — то в ней чего-то не хватает.

Педрильо только хотел было ответить, как стены вспыхнули голубым пламенем.

— Голубой!.. Педро, что у нас «голубой»?

Они валялись на огромном, без углов, диване, применительно к которому не существовало «вдоль» и «поперек». На таком хорошо лежать навзничь вдвоем, макушками голов сойдясь где-то в центре, а пятками указуя в диаметрально противоположные концы; так бывают разведены стрелки на циферблате. Лежать и болтать.

— «Красный» — в зоне боевых действий, «зеленый» — у цели, «желтый» — больной на судне…

— Человек за бортом!

— Это, Блондиночка, по нашей части.

Они вскочили с дивана и — как глядели — бросились в разные стороны: бортов ведь два. Счастливая способность проходить сквозь стены пришлась как нельзя кстати. И они, не задумываясь, воспользовались этой возможностью стен пропускать сквозь себя.

На палубе «Улисса — 4» шла дискуссия — жаркая, трепанная за ухо. Тон задавал капитан. Это был маленький щекастый плешивец, с двойным подбородком, в красной кофте без рукавов, в коричневых штанах и толстых серых чулках, больше похожий на жреца Аэды во главе труппы бродячих комедиантов, чем на мудрого кормчего; лишь командорская цепь да зеркального плоения воротник выдавали в нем капитана дальнего плавания.

— Если нахождение в безбрежном океане без надлежащего снаряжения, позволяющего продержаться на его поверхности неопределенно долгое время, смерти подобно, то пребывание на «Улиссе Четвертом», который представляет собою как раз род такого снаряжения, подобно…

— Commander, я знаю, куда вы ведете: это отнюдь не «человек за бортом», он — за бортом жизни. В таком случае закон не обязывает подавать ему руку помощи.