Татьяна Успенская-Ошанина - Не могу без тебя

— Мама, когда играет, забывает о реальности. Муж? Дети? Нет, она любит того, кого сегодня должна любить по роли, любит истово, до конца. Она уходила не к Меркурию, а к тому, кого выдумала. Воображение у неё необычное! Она изменяла бы мне каждый раз. Именно потому, что великая актриса и роль для неё — реальная, единственная жизнь!

«Сказать или не сказать?» — снова подумала Марья.

— Я не мог, — жаловался отец. — Я оказался слаб, ничтожен, как хочешь это называй, но я не мог пережить ещё раз. Я хотел жить. А жить я мог лишь при условии, что она рядом!

— А Лидия? При чём тут тогда Лидия?

— Мама стала пить. И, пьяная… я застал её с Николаем.

— Но ты же, ты изменял ей всю жизнь, с юности! — в отчаянии воскликнула Марья. — Я не понимаю. От одиночества…

Отец сидел, склонившись к коленям, сжав голову руками.

— Это не измены, это жадность к жизни, это — сравнение, это — самоутверждение, моё торжество над мамой. — Слова его прозвучали жалко. Зачем нужно утверждаться, если человек служит тебе?! — Я погубил маму, понимаешь? И потому с её уходом рухнула и моя жизнь! Я не нашёл в себе мужества. Пусть бы изменяла. Я не должен был воспринимать это как измену, я должен был дать ей возможность играть!

«Сказать или не сказать?» — в отчаянии спросила себя Марья.

— Я не мог простить ей Меркурия. Два года она прожила с ним. Я понимаю, он дал ей великую роль. Но я не смог перебороть себя. Вместо того чтобы дать ей больше, чем дал ей он, вместо того чтобы поднять её, дать ей вспыхнуть над всеми, я… скажи, как жить, если я — подлец?! Я… — Он заплакал.

И Марья не знала, что делать, что говорить, чем утешать.

Покой, дарованный ей Ванькой и Андреем, поднялся паром в облака. Снова мамин голос, мамина боль. Снова — вечные вопросы, не ответив на которые нельзя жить.

— Я пойду. — Отец встал. — Я так устал. Без мамы устал. Мне пора. Я больше не снимаюсь. Из меня не получился актёр. Я так хотел прожить много чужих жизней! Так старался понять чужую психологию! Но тщусь и не могу: только я, сам перед собой, всегда я. Смертельно скучно.

— Это время такое, папа, нам выпало: человек не востребован! Разве в начале фильма, в котором ты снимался, тебе не было ясно, чем фильм кончится? Разве в героях, которых ты играл, были противоречия, шекспировские или наши с тобой страсти? О какой чужой психологии…

— Да, — перебил он удивлённо, — тяжёлое тесто у блинов, невкусное, застревает в глотке. Не конфликт, одна линеечка. Может, поэтому мама и не боролась за право сниматься? Для неё не было ролей, так ведь?! У меня была тайная мечта сыграть Идиота или Раскольникова. Не дали. На мне, понимаешь, с самого начала клеймо: «положительный герой современности». Это в ИФЛИ режиссёр, открывший маму, брал пьесы на пределе человеческой психики, человеческих возможностей, позволял себе всё. Но это был необыкновенный старик. Второй Станиславский. Он ставил «Розу и крест». Он пил с Блоком кофей по утрам в роскошных гостиных и не знал иного языка, кроме языка поэзии, искусства. Благоговел перед маминым талантом. Маме повезло. А мимо меня прошло настоящее искусство. Да, доченька, всё прошло мимо меня. Я бездарный. Не случилась жизнь.

— Это время такое, папа, не вини себя. Думать нас разучивали.

— Жизнь одна! — Тусклыми глазами смотрел он на неё. — Я так завидую Кольке! Да за такую «Жестокую сказку»… Я теперь режиссёр. Тужусь, а какой-то предел точно в петлю затянул меня. Туп. Ты меня застала врасплох с системой. Подавляющее большинство верило в идеи социализма. Они ассоциировались с политической системой в том виде, в котором она существовала. Для сохранения системы, а значит, и коммунистических идей были репрессии, ужесточение режима.

Марья не сказала, что это логический капкан, в котором сидят правоверные люди её страны, она пожалела, что взбаламутила отца: принялась разрушать его идеалы. Только в эту минуту она поняла, что главной причиной маминой гибели была именно эта: разрушение идеалов, которыми мама жила, невыносимость ощущения своей вины в гибели миллионов! Если бы мама знала правду и не лила воду на мельницу убийц, если бы она не пожелала быть в стаде, если бы она взбунтовалась против отца и Меркурия… она попала бы на Колыму или Соловки, — досказала Марья и задала себе вопрос: а был у мамы выход? И — следом второй вопрос: а у неё, у Альберта есть выход?

— Опаздываю в студию. — Отец встал. — Если ты согласна, давай съезжаться. Я буду обеспечивать вас материально, — повторил он то, что уже говорил, — вы будете любить меня. — Неожиданно он улыбнулся по-прежнему, детской улыбкой. — А ведь мне, доченька, стало легче, я ведь на тебя перегрузил свою вину и все грехи. Спасибо тебе, приняла. — Так, улыбаясь, он и пошёл к выходу.