Олег Якубов - Кабак

— Да дня три.

— А чего не ко мне?

— Так у меня же адреса нет…

— А телефоном ты пользоваться не умеешь? Надо было прямо из аэропорта позвонить, там специально для приезжих бесплатный телефон установлен.

— Да я как-то не догадался.

— Ладно, ладно. Это здорово, что мы вот так встретились. Израиль — страна маленькая, здесь рано или поздно все встречаются, в любом случае не промахнулись бы, — и без всякого перехода доверительно поведал, — слушай, я тут вчера малость перебрал, пойдем грузинского пивка выпьем. Я приглашаю.

— Какого пивка? — не понял я.

— Грузинского, — снисходительно повторил Юрий Борисович и пояснил. — Здесь грузинские евреи великолепное пиво варят, в сто раз лучше, чем обычное, которое в магазинах продают.

— Так мне же в ульпан надо…

— Да на кой он тебе сдался, этот ульпан. Язык на улице схватишь. Тебе не учиться, тебе работать надо. Ладно, пойдем, обсудим, как жить дальше.

— Но, Юрий Борисович…

— Никаких Борисовичей, — остановил он меня. — Запомни, отчеств здесь не существует, обращение на «вы» — только к нескольким людям, даже к президенту страны и то на «ты» обращаются. Слово «вы» существует исключительно в письменном обращении, но ты, я надеюсь, писем мне писать не собираешься. Так что привыкай сразу говорить всем «ты», так сказать, невзирая на лица.

За пивом, действительно очень вкусным, он рассказал о себе. Работает на самой крупной, всемирно известной фирме по производству продуктов питания, заведует складом. Жена — главный кассир банка. Дочь учится в школе. Так что у него по-прежнему все лучше, чем у всех. Впоследствии, правда, выяснилось, что Юра свои успехи малость преувеличил. Уж очень ему хотелось выглядеть в моих глазах успешным и уже вполне бывалым израильтянином. Но, как сказано великим, ложь без корысти — это не вранье, а поэзия. Хотя в истине данного постулата лично я что-то сомневаюсь. А бывает ли она, ложь, полностью бескорыстной?

Так что мой любезный Альхен на самом деле работал на складе не заведующим, а грузчиком, жена, закончив курсы кассиров, пока безуспешно пыталась устроиться в банк. Вот дочь, та действительно училась в школе. Впрочем, для меня все это было неважным. Мой бывший директор, похоже, и впрямь был мне рад. Предложил остаться у него, вместе отметить субботу — шабат, главный, как он со значением сказал, еврейский праздник, который нарушать нельзя. В шабат все должны есть, пить, вселиться и обязательно, если Бог пошлет, вместе с гостями.

В этот день шабата Бог послал Альхену меня. За ужином Юра убеждал, что из гостиницы нужно уносить ноги как можно скорее.

— Это же болото, завязнешь там. К тому же непременно какая-нибудь сволочь охмурит. Ты же телок. А там бабы, в основном матери-одноночки, так и ищут, к кому присосаться и на шею влезть. Нет, брат, из гостиницы уходи. Устроишься на работу, снимешь себе комнату, и живи в свое удовольствие. Вот погоди, завтра кое с кем встретимся, устроим тебя. На работе и язык быстрее выучишь…

Третий день я работаю на заводе. Громко сказано. Весь завод — один цех. Рабочих немного, но вкалывают не разгибая спины. Перерыв на обед — пятнадцать минут. Перекуры не запрещаются, но и не одобряются. Изготавливают одну-единственную деталь, для «фольксвагена». Так что я теперь — еврей-штамповщик. Ну, если строго, то полуеврей, да и штамповщик из меня как из собачьего хвоста сито. Из гостиницы переехал, живу отдельно. В магазине. Вернее, в бывшей овощной лавке. Хозяин собрался лавку продавать, но потом передумал, убрал прилавки, поставил в углу душ и унитаз, огородив гипсокартонной перегородкой, и получилось прекрасное жилье для одного бездомного. Хотя и без окна, только под потолком амбразура зияет. Денег, правда, дерет, гад такой, как за однокомнатную квартиру. Но выбирать не приходится. Репатрианты так и прут, жилье в дефиците, соответственно и цены растут. Так что мне еще повезло.

Скромно отметил новоселье. Пришел Юра. С женой. Принесли в подарок коврик для душевой и пакет с фруктами. Юра был чем-то подавлен. Может, просто устал. Таскать мешки с мукой и тяжеленные коробки — дело нелегкое, особенно для человека, никогда физического труда не знавшего.

Потом он исчез. Я не видел его несколько месяцев. Как-то вечером примчалась его жена, заплаканная, сообщила, что «Юрка пошел вешаться». Оставил ей записку, просил прощения. Мы пошли в полицию. Нас выслушали довольно равнодушно. Сказали, что вешаться в Израиле накладно, надо ходить по магазинам, веревку искать. Проще утопиться, море вот оно, рядом. Одним словом, трагедии не усматривали.