Олег Якубов - Кабак

Питался из магазина. Кассирши в супермаркетах, все сплошь русские (это у себя в Союзе они были евреями, а здесь стали русскими), мне сочувствовали, советовали, что взять на обед или на ужин. Это облегчало общение с ними. Но и осложняло тоже. С замужними я принципиально никаких связей иметь не хотел, незамужние немедленно предлагали жить вместе. По понятиям этих невзыскательных женщин, я был вполне подходящим субъектом для совместного проживания — работал, пил умеренно, рук не распускал. Зато «распускал» ноги. В том смысле, что бежал со всех ног, как только слышал очередное предложение «свить семейное гнездышко». Поэтому супермаркеты мне приходилось менять довольно часто.

В выходные с какой-нибудь компанией выезжал к морю, где на зеленых лужайках мы беззастенчиво, презрев еврейские традиции и запреты на употребление «нечистого животного», жарили свиные ребрышки. Либо отправлялся в клуб к Нахуму. В клубе всегда было шумно, весело. Самые именитые советские актеры, эмигрировавшие в Израиль, приезжали сюда «с шефскими», как они их по старой привычке называли, концертами. Конечно, я с ними со всеми был знаком. На пятьдесят процентов. В том смысле, что я их знал, а они меня — нет. Даже Миша Конаков, блестящий актер и режиссер, но сноб невероятный, и тот не чурался приезжать сюда, а потом с удовольствием уплетал варенички с вишнями, целуя пухлые руки старенькой тете Мане.

Бывшая фронтовая радистка и переводчица с немецкого, тетя Маня позвякивала своими фронтовыми наградами, и млела от счастья. Автор любимого всеми фильма «Никитские ворота» вставал во весь свой почти двухметровый рост и специально для тети Мани читал стихи Симонова. С ветеранами Михаил был подчеркнуто вежлив и любезен, с остальными — надменен. Никто не смел забывать о его величии.

Однажды вместе с другими актерами в клуб приехала находящаяся на гастролях в Израиле Клара Старикова. Ее блестящие эстрадные монологи «тети Сони» заставляли смеяться всю страну. Мы с Кларой были знакомы издавна. Когда она переодевалась в маленькой комнатке перед выступлением в клубе, я деликатно отвернулся. В этот момент без стука вошел Конаков.

— Выйди вон, не видишь, здесь женщина переодевается, — без всякого раздражения бросила Клара, не поворачивая головы.

— Почему это Игорю можно, а мне нельзя? — обиделся Михаил.

— Что можно льву, нельзя собаке, — оскорбила его Старикова.

Конаков вспыхнул, выскочил вон. В большой комнате, где собирались все ветераны и гости, храня на лице выражение оскорбленного достоинства, надел свою куртку и… присел к столу. В этот вечер он ел вареники, не снимая верхней одежды. Выпив коньяку, пригорюнился, потом начал хаять Россию, говорил о загубленной большевиками культуре, хотя к тому времени, как известно, демократы уже большевиков поперли. Потом рассказывал о том, как славно работается ему в тельавивском драматическом театре, как легко и непринужденно освоил иврит и теперь зрители даже отличить не могут его произношения от говора коренных артистов.

Несколько лет спустя, когда он вернулся в Россию, то точно так же ругал израильскую культуру, вернее полное ее отсутствие, дав следующую характеристику: еврейский театр — это три жида в два ряда. Даже родная Мишина жена Таня порой тяготилась его присутствием. Однажды мы отдыхали в одной компании. Кто-то поинтересовался, будет ли Миша. Таня с раздражением спросила:

— Вам нужен испорченный репродуктор, который выключить нельзя, а выбросить жалко?

Зато я легко и непринужденно сдружился с братьями Чижевскими. Леонид когда-то в знаменитом сериале исполнил роль майора Демина, и с тех пор его настоящую фамилию не вспоминали. Старший, Александр, был писателем-сатириком, в свое время писал интермедии для самого Аркадия Райкина, в Израиле создал популярный среди русских репатриантов юмористический журнал. Эпиграф к первому номеру журнала я запомнил: «Израиль — это большое зеркало. Какую рожу ты перед ним скорчишь, такую и увидишь». Примерил эпиграф к себе, с огорчением вздохнул: видно, рожа у меня была если и не кривая, то уж кислая — точно.

С братьями мы обычно встречались в гостинице Хилтон, плавали в бассейне, потом пили пиво. Ездили в Иерусалим, в гости к хлебосольному Игорю Куперману, Гарику, как его все называли. При Советах он написал такие строчки:

Всего две строчки, а потянули на целых шестнадцать лет лагерей. Освободившись из заключения, Гарик немедленно репатриировался в Израиль. Знаменитые «гарики» лились из-под пера Купермана безудержно, издавались отдельными сборниками. Вышло несколько книг прозы. Я прочитал с любопытством. Вроде действительно проза. Но все равно — стихи.