Александр Кердан - Экипаж машины боевой (сборник)

– Не люблю шалав… – выдавил из себя Кравец.

Масленникова это объяснение неожиданно разозлило:

– Да пошёл ты! – презрительно скривился он. – Всегда был чистоплюем. Я помню, как ты в эшелоне от бабы отказался! Конечно, она была не фонтан. А эти чем не подошли? «Тёлки» проверенные, всё могут…

Кравец схватил шинель, нахлобучил шапку и опрометью вылетел из бани.

Всю обратную дорогу в часть, трясясь в промёрзшем трамвае, на окне которого кто-то нацарапал банальный призыв: «Мужайтесь, люди, скоро лето!», жалел, что не оказалось под рукой гранаты. Противотанковой. Хотя и «эфка» сошла бы, чтобы разобраться с этой «весёлой и проверенной» компанией. Так, чтобы мозги по стенам размазались.

На остановке с тёплым названием «Ферганская» он вышел. Поёжился. Запрокинул голову, спрашивая небо, где он, Бог? Вверху – чернота, звёздочки, колкие, как Тамаркин взгляд, да месяц, искривившийся в ухмылке, словно Мэсел. Хрустя настом, Кравец побрёл к городку, поймав себя неожиданно на мысли: «Хоть бы шпана какая-нибудь привязалась, что ли…» Как тогда в Тимофеевке, когда провожал комсомольскую активистку. Теперь бы он не побежал. Заставил бы побежать их. Или, затоптанный, остался лежать на снегу. Он почувствовал в себе такую злую силу, что поверил: сейчас убил бы любого, вставшего на пути. Убил бы или сам умер. Умер бы или убил.

Он даже определение нашел этому чувству – желание не жить. Желание, неотступное, как зубная боль. Такое же испытал в Колгино, когда прочитал письмо жены. Кравец вдруг признался себе, что так стремительно уехал из дома, оставив больную мать, только потому, что звонок Смолина давал возможность ему, Кравцу, реализовать это навязчивое желание. Сдохнуть, но не в петле. Рассчитаться с миром, но так, чтобы никто не смог упрекнуть его в малодушии…

Однако, уличив себя в собственной слабости, он разозлился ещё больше. Теперь уже не на Тамару и Мэсела, а на себя: «Какой я, к лешему, офицер?! Распустил слюни! Нет уж! Не выйдет! Так просто я не сдамся! – погрозил он кулаком в пустоту. – Даже зубная боль – и та отступает перед волей человека…» Вспомнил, как бабушка Фрося заговаривала зубы. Надо выйти на такой, как сегодня, молодой месяц. Набрать полную грудь студёного воздуха и на одном дыхании сказать: «Месяц, месяц, был на том свете? Был. Видал моего деда? Видал. Болят у него зубы? Не болят. Пусть же и у меня не болят!»

Кравец остановился посреди улицы, заглотил воздуха и заорал в небо:

– Месяц, месяц! Был на том свете?…Видал моего деда? Болят у него зубы?

От холода перехватило дыханье, но месяц перестал ухмыляться, звёзды показались уже не такими колкими, а ночь не такой стылой. Он тряхнул головой и зашагал в гору по заснеженной улочке мимо притихших частных домов.

Перед самым КПП пришла мысль, простая и обнадёживающая: «Всё, что ни делается, – к лучшему». Вот и с Тамарой всё встало на свои места. Сразу нашлось объяснение её поздним отлучкам, появляющимся в доме французским духам и разным дорогим вещам. Понятны стали теперь её холодность и цинизм, и даже письмо, адресованное его матери. Ведь Тамара, наверное, считает виновным во всём, что с ней произошло, Кравца. Хотя, наверное, так оно и есть. Мужчина всегда несёт ответственность за женщину, которая рядом. Кравец сам, конечно, виноват, что не смог понять жену, не сумел сделать счастливой.

Но теперь он отстранился от неё. Теперь ему нет никакого дела до Тамары, до прежних обид и разочарований. Ведь его собственная жизнь ещё не кончилась. Он вдруг захотел возвратиться с войны живым, чтобы попытаться что-то исправить в своей судьбе и, может быть, даже начать всё с самого начала.

В этой новой жизни не будет больше места лжи: разным тамарам и мэселам, с их миром, в котором всё можно купить и продать – офис, женскую ласку, положение в обществе. «Кто сказал, что деньги не пахнут? Ещё как пахнут. Предательством, кровью, в общем – дерьмом!»

Кравец прикоснулся к карману, где лежали доллары Мэсела, и невольно усмехнулся собственным революционным мыслям: «Обратно отнести, что ли, баксы Мэселу? Как бы не так! Чем бы ни пахли эти презренные иностранные дензнаки, а без них никуда. Так что придётся с идеальной жизнью подождать… Вот такая философия. Единство и борьба противоположностей. Вечный конфликт между сущим и должным. Нравится это или нет, но Мэсел сегодня снова выручил меня, как тогда, в выездном…»

Кравца спас Мэсел. Точнее, его задняя часть, торчащая из теплушки. Она-то и не позволила двери захлопнуться. Отпустив дверную скобу и вцепившись в телогрейку Мэсела, Кравец по нему вполз в вагон и, обессиленный, упал. Тут его заколотило: ведь мог запросто погибнуть, сорвавшись под колёса.