Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

Мастер смотрел на нее в упор.

Она так и оставалась неподвижной до конца тренировки. Она больше не следила за тем, что происходило, она отключилась от окружающего и от самой себя, а потом оказалось, что никого уже нет, все разошлись, только Мастер стоял у широкого окна. Босой, молчаливый, в белом костюме борца, далекий и такой маленький в огромном зале. Он почувствовал ее взгляд и жестом пригласил на ковер.

Она каким-то нелепым прыжком кенгуру оказалась рядом. Он помедлил, осознавая, как ей удалось прыгнуть. Только что сидела на полу у шведской стенки, обхватив колени руками. А впрочем, он, вероятно, отвлекся и чего-то не заметил.

Он приблизился, не спуская глаз с замершего лица, принял встречную готовность, полное облако встречной концентрации, отодвинул на потом собственное удивление и в замедленном темпе изобразил несложное нападение и получил молниеносный упреждающий отпор. Он убавил фору, и опять она на какой-то миг опередила его, и он едва удержался от соблазна провести серьезный прием, но ответственность педагога одержала верх, и он скупо бросил:

— Придешь завтра в костюме.

Его не заботило, как она достанет костюм. Костюм был условием. Последней и уже ненужной преградой в капитуляции перед этой девчонкой.

Если он надеялся, что какая-то тряпка, пусть даже одеяние для тренировочного боя, ее остановит, то, конечно, надеялся напрасно. Он сделал все для того, чтобы она отчаялась, обиделась, усомнилась в себе и покинула ковер, не выходя на него. Она оказалась сильней — он в этом уже не виноват. Он принимает к себе еще одного ученика, и, быть может, главного в своей жизни.

Она изменилась. Костюм приписал ей походку. Нет, это была не только походка, это было время — То Время. Крадущаяся, упругая пробежка. Зрение. Не глазами, нет — всем телом. Тело, готовое в любой миг взлететь спущенной пружиной.

Любопытствующие взгляды его учеников, кое у кого явно насмешливые, сменились недоумением, а улыбочки внезапной серьезностью. Забавно. Забавно. Значит, не один он отреагировал на эту пружинную готовность.

Сегодня оба ковра были свободны. Его ученики собрались, как и вчера, у левого, а он, когда была возможность, предпочитал правый. Да, лучше правый, думал он, и Лушка, одна из всех, двинулась вправо, все той же прислушивающейся пробежкой, не спрашивая и не оглядываясь.

Он, глядя ей вслед, на ее мелко-быстрый шаг, четко подумал, что в таком случае он выбирает для занятий нелюбимую левую сторону. Шаг замедлился, спина прислушалась. Да, решил он, сегодня он работает слева.

Она торопливо вернулась, ни вопроса, ни какого-нибудь недоумения не было в ее лице, лишь опасение пропустить начало.

А впрочем, мало ли зачем человек может свернуть в сторону. Может, она хотела освоиться в новом костюме. Хороший костюм, и действительно новый. Она добросовестно выполнила его указание. Ну, что ж. Он совсем не жаждет взять ее в свою группу, но противиться дальше нет смысла. Она не знает, чего хочет, и, конечно, не выдержит дисциплины и не поймет задачи, и он с чистой совестью о ней забудет.

Если с чистой совестью можно забыть.

Еще раньше, когда она сидела то у батареи, то у шведской стенки, он заметил, что у нее, вроде бы неподвижной, напрягаются на отработке приемов мышцы и подергиваются руки и ноги. Он удивился, но не придал этому значения, как и вообще не придавал ей значения. Накормив ее обедом в столовой, он не собирался потакать прочему вздору и не верил в юное девчоночье дарование, хотя упорство, с каким она просиживала все занятия, в конце концов вызвало что-то похожее на уважение и побудило на давно ожидаемый Лушкой отклик — без всякого, однако, снисхождения. Пусть испробует, пусть посрамится в своем нахальстве и сама же пусть уйдет, не мешая больше серьезным людям. Но вопреки всему, что он слышал и знал сам, оказалось, что всем издали увиденным она владеет ничуть не хуже его учеников. Он не поверил ни ей, ни себе, решив, что она обучалась у кого-то другого. Ладно, смирился он, это лучше, чем не уметь ничего, и заставил себя отнестись к ней так же серьезно, как относился к остальным. Присутствуя теперь на ковре въяве, она усваивала все с одного раза, ей совершенно не требовалась механическая отработка. Такого он не встречал. Все, что она узнавала, тут же становилось для нее естественным, как движение ног при ходьбе или взмах руки при прощании.

И, снова не веря тому, что происходило, выискивая обычные объяснения явлению столь необычному, он пытался подловить ее, показывая приемы, вывезенные им из Монголии, их наверняка никто здесь не знал и уж совершенно точно не могла знать Лушка Гришина из Челябинска. В иные разы он прибегал к терминам, которые знает любой начинающий ушуист, а Лушка в ответ тяжелым резиновым взглядом давила ему в переносицу, пытаясь, видимо, оттуда выудить недостающее. Он понял, что уличать бесполезно. Лушка была невинна. И он с ней смирился, как с судьбой.