Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

Я только сейчас обратила внимание на новую мебель в почти новой квартире. Выглядело дорого и индифферентно. Я воспринимала с пятого на десятое:

— Закончила курсы… перспективно… эра Водолея… советую… Он из Патаппурти… потрясающие возможности… Каждый может…

— Что? — спросила я.

Она моргнула, осознавая препятствие.

— Ты о чем? — То ли в голосе, то ли в глазах мелькнула настороженность.

— Я спросила, что может каждый? — повторила я, глядя, как она вертит листок из блокнота с только что переписанным телефоном гуру, как вроде бы машинально его рвет и бросает в пепельницу.

И спрашивает меня светским тоном:

— Еще кофе?

— Нет, спасибо, — отзываюсь я и ощущаю ее торопливое облегчение.

Она выдвигает ящик серванта, достает коробку конфет (пустые полки в магазинах, нет ни молока, ни сахара), сует мне в руки и то ли обнимает, то ли подталкивает к выходу.

— Извини, ко мне сейчас должны… сеанс…

И профессионально помогает надеть плащ.

И когда она уже затворяет за мной дверь, я взглядываю ей в глаза и произношу:

— Спасибо за телефон твоего гуру.

И жму на кнопку лифта, а она в спину спешно сообщает, что совсем забыла, у гуру сменился номер, он меняет номера, чтобы не звонили, как в аэропорт, но она забыла и записала мне старый, но сегодня же обязательно все найдет и мне перезвонит.

Лифт потащил меня вниз, и делал это настолько основательно и долго, что я уже предположила нездешние подземные катакомбы, где с меня начнут требовать эры и сеансы, а я смогу предложить только свою квартирантку, которая вряд ли кому понадобится. О, двадцатилетняя женская дружба.

Поборов искушение свернуть к мусорным бакам, я подошла к мальчишке с хроническим насморком и протянула коробку с конфетами:

— Возьми, если хочешь.

Он вцепился обеими руками и, будучи практическим человеком, тут же открыл. Увидев нетронутое богатство в гофрированных белых воротничках, усомнился:

— А они настоящие?

— Не знаю. Попробуй и реши сам.

Мальчишка сорвался с места и побежал. Должно быть, подальше от меня. Чтобы я не передумала.

Я бы не передумала, товарищ. Я просто хотела с кем-нибудь поговорить.

Несколько дней я чувствовала себя из рук вон. Мои собачки выводили меня на прогулки и приносили тапочки, но мне не помогало. Ничто не болело, но всё было не так. Я вдруг стала непрерывно думать об Л., какой он подлец, и всегда был подлецом, и женился на мне подло, и даже рубашки на нем были подлые, он подло гладил их сам, всегда без единой морщинки, а то, что гладила я, бросал в подлую стирку, а выстиранные зачем-то нюхал и заявлял, что я пересыпаю порошка, чем наношу вред их подлой природе.

Сначала я даже не врубилась, а потом вяло подумала, что Л. ни когда на мне не женился, ни подлым образом, ни каким-нибудь другим, а рубашки — с какой бы стати я стала их стирать?

— Потому что шлюха и подлая интеллигентка, — сказало мне внутри меня.

А я об этой особе почти забыла, а она продолжает обживать пространство.

— Гадючник, а не пространство! — фыркнула Е., и Туточка сразу полез прятаться за диван, а Ген занял выжидательную позицию. — У меня была полнометражка.

— Ну и сидела бы там, — нехотя пробормотала я, не испытывая желания ничему сопротивляться. — А то ведь выгонят…

Меня всё плотнее что-то обволакивало, сравнить это было не с чем, но мне это казалось липким, будто я провалилась в трехлетнюю лужу на углу нашей улицы, оставшуюся после смены канализации. В яме уже захлебнулся ребенок, ее тогда спешно засыпали, но насыпанное через месяц осело, и глубина еще больше расцвела гниением. Но и схожесть с отстойником меня не впечатлила, мне было безразлично, захлебнусь я или нет, совсем рядом бесновалась Е., меня поливал мат, такого я не слышала ни от алкашей, ни от синявок, мат был вычурный, так сказать дамский, переполненный, как вышивкой, мини-сюжетами, он с ходу превратил всё наличествующее в одни гениталии, которые скручивались в пустой ярости.

— Эй, — спросила я, — ты что — в тюряге сидела?

Мне тут же пригрозили испоперечить урыльник, куда-то опустить и всюду достать.

Мне стало жутко смешно, и я ржала не меньше минуты, а может, и целых три.

Липкое вокруг меня ослабело, и стал просвечивать уличный фонарь.

Е. вдруг всхлипнула:

— Ты ему не скажешь? Нет? Не говори, он же, подлец, ничего про это не знает, я же специально после зоны в другую область, я и дочку поэтому оставила…

— А пошла ты… — меланхолически сказала я и завернула нечто в заданном режиме.