Авигея Бархоленко - Светило малое для освещенья ночи

Лушка помолчала. Подумала, как объяснить, чтобы про Марью поверили. Людмила Михайловна терпеливо ждала. Она чувствовала, когда нужно ждать.

— У нее живое, — определила наконец Лушка.

— А можно мне побеседовать с ней? — спросила Людмила Михайловна.

— Она… Она сейчас не может, — смутилась Лушка, представив Людмилу Михайловну, беседующую с Елеонорой.

— А если память к ней вернется?

— У нее уже было. И проходило. Если бы я ушла, не дождавшись… Это предательство. И вообще мне здесь лучше. Здесь… Ну, постороннего нет. Со всех сторон в тебя — как в фокус. Если я уйду — все рассеется, и мне не собрать.

— Неожиданная раскладка. Мне надо привыкнуть.

— А к вам не относится? — раздался над ними резкий голос дежурной сестры. — Все давно разошлись!

— Извините, милочка, мы действительно не слышали, — поднялась Людмила Михайловна. — Ухожу, ухожу!

Дежурная проворчала еще что-то возмущенное и пошла проверять палаты.

— В таком учреждении и такая невыдержанная… — покачала головой Людмила Михайловна. — Я поговорю с Красновым.

— Ой, лучше не надо! — вырвалось у Лушки.

— Ты его боишься? — внимательно посмотрела Людмила Михайловна.

— Я, — Лушка пожала плечом, — не боюсь. Но это знаете, как говорят… — Она задержалась на мгновение, вздернула нос и твердо произнесла: — Чтобы не воняло.

Людмила Михайловна покачала головой, не соглашаясь.

— Нет, Лушенька, тут ты неправа. От достоинства нигде не надо отказываться.

— Вы всё еще здесь? — изумилась дежурная сестра. — Русского языка не понимаете?

— Милочка моя, не стоит в таком тоне говорить с человеком старше вас, если даже он вас чрезвычайно раздражает, — спокойно глядя в лицо дежурной, произнесла Людмила Михайловна. — В таком тоне, милая, не стоит говорить ни с кем.

— Вы нарушаете режим, — разгневалась сестра.

— Миленькая, не вы ли выбросили в форточку несчастное животное? — спросила вдруг Людмила Михайловна.

Сестра побледнела то ли от хамства — лезет всякий, кому не лень! — то ли от воспоминаний — сила у этих чокнутых! — то ли вообще от всякой этой жизни — что хочешь, не получается, все из себя корчат, мне бы кнопку — нажала бы, ей-богу! И резко развернулась, выплеснула:

— К сумасшедшим и приходят сумасшедшие!

И направилась для выполнения долга в следующую палату.

— Добра нет — дыра, — посмотрела вслед Людмила Михайловна. — Черная дыра. Ничем не может наполниться.

— Людмила Михайловна, — постаралась отвлечь ее Лушка — а то прямо сейчас и пойдет к Краснову и будет требовать от него правильной жизни. — Я вам книжки старые забыла отдать… идите, я догоню!

Лушка забежала в палату, схватила исполнившие свою миссию учебники начальной школы, но они рассыпались, пришлось срочно обвязывать, а потом собирать просушенные целлофановые пакеты; а когда Лушка выскочила в холл, оказалось, что Людмила Михайловна прочно возвышается над столиком дежурной, а сестра, сидя на своем дежурном месте и распластавшись грудью по опостылевшим текущим журналам и очередным бумажкам с анализами, навзрыд рыдает.

Совсем вечером, возвращаясь из душа, уже входя в свою палату, Лушка услышала за спиной сначала предварительное покашливание, потом осторожное:

— Ав!

Лушка оглянулась.

На стуле под пальмой сидела газетная старушка. Старушка была без шляпки и ридикюля. Она улыбнулась Лушке и еще раз сказала:

— Ав!

Глаза смеялись. Старушка шутила.

— Р-р-р…ряв! — ответила ей Лушка. Старушка залилась смехом.

В палате Лушка вытащила из тумбочки пирог, хотела отломить половину, передумала, завернула в промасленную бумагу целый, присоединила два помидора и вышла в коридор.

— Возьми, бабушка, — протянула Лушка подношение. — Поешь.

— И не жаль? — весьма здраво удивилась старушка.

— Мне приносят, ешьте.

Старушка положила помидорки в карман, а у пирога отогнула бумажный угол, вдохнула и поцеловала румяный край.

— Спаси тебя Бог, дитятко.

— А лаяла зачем? — поинтересовалась Лушка.

— Посмеяться захотелось.

— Я помню, у тебя такая шляпка из газеты была.

— Была, была, — закивала старушка. — И сумочка… Я думала — остальные станут смеяться, а они серьезные такие… Я и тут-то за это самое — за смех свой. Рассказать?

— Ага! — обрадовалась Лушка.

— Начальство, стало быть, приехало. Из Москвы. Ну, встреча во дворце трудящихся. Выступает начальство, за трибуну держится, рассказывает, как раньше плохо, сейчас хорошо. И как он рожь серпом жал — тракторов не было. Много в его биографии оказалось, и всё как у людей. Растрогал народ, ладони отбили. Я руку тяну, за словом, значит. Посмотрели — старушонка, вреда не будет, пустили. Я на сцену-то да и бух начальству в ноги. Батюшка, плачу, отец родной, ваше сиятельство! Нянька я твоя, Анютка! Помнишь, ваше сиятельство, как я тебя в кузню таскала, где отец мой из железа серпы-подковы ковал, а меня за это на вашей конюшне выпороли? А он от меня со стулом пятится, сумасшедшая, кричит, сумасшедшая!..