Йоханнес Зиммель - И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

— Если бы вы строили установку по обогащению плутония, — говорит Миша с лихорадочным румянцем на щеках и сияющими кроткими глазами бассета, — вы должны были бы заложить мощный фундамент. Таким образом, это будет поневоле крупное эко-клозетное сооружение, — говорит он и смеется блаженным смехом. — Мы построим теперь сотню, да что там, много сотен клозетов. Денег от военных мы получим вдоволь. Мы будем получать здесь высококачественный гумус. Конечно, работа потребует времени, но, если мы поднажмем, установка будет готова через полгода или, самое позднее, девять месяцев, а к тому времени проблема с Волковым в Триполи будет уже, тьфу, тьфу, тьфу, нами решена. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы сыграть для вас настоящего Волкова, эти радиограммы меня очень воодушевляют. Я слышал, Каддафи настолько вспыльчив, что может велеть снести голову настоящему Волкову, не дожидаясь, когда тот начнет работу над своей плутониевой установкой. Тогда опасность, нависшая над Израилем, будет устранена, и вы сможете спокойно жить и работать. Великий Боже, все пустыни Израиля станут благоухающим садом… — Мише не хватает воздуха, он падает в кресло.

Руфь дает ему стакан воды.

— Ты не должен так волноваться, мотек! — говорит она. — Иначе тебя хватит удар. И что мы тогда будем делать?

— Да, — говорит Миша, — то-то смеху было бы, если бы меня прямо сейчас хватил удар. То-то бы обрадовался Каддафи. Не бойся, мотек, — говорит он и улыбается Руфи, — я чувствую себя великолепно, еще много ударов судьбы я смогу вынести, прежде чем меня хватит удар!

— Значит, надо немедленно рыть котлован под фундамент нового корпуса, — говорит Хаим Дымшиц. — Глубокий котлован под бетонный фундамент!

— Но сначала без маскировки, — говорит Дов Табор. — Пусть все видят! Тогда их спецслужбам будет что доложить в Триполи и Багдад.

— Потом, когда дело дойдет до монтажных работ, мы, конечно, все замаскируем, — говорит Руфь.

— Инфракрасной блокировкой, — уточняет Дымшиц.

— Чем-чем? — спрашивает Миша.

— Ее здесь применяют на всех особо важных сооружениях, где надо сохранять что-то в абсолютной тайне, — объясняет ему Руфь. — Это огромные сетчатые покрытия, понимаешь, мотек, они проходят специальную химическую обработку, а между сетками пластиковая защита. Днем и так ничего нельзя сквозь них разглядеть, а ночью не помогут инфракрасные лазеры и приборы ночного видения, потому что эти покрытия задерживают инфракрасный свет.

— Превосходно! — кричит Миша. — Чудесно! Великолепно! Грандиозно! — он вскакивает и начинает танцевать сам с собой, напевая: «Heaven! I am in heaven…» Все таращатся на него, а Дымшиц говорит:

— Сумасшедший… он сумасшедший.

— Да, да! — кричит Миша. — Я сумасшедший!

А Руфь Лазар, блондинка с голубыми глазами, говорит с грустью:

— Все мы сумасшедшие.

Этим вечером Миша приглашает Руфь Лазар в свою квартиру. Он заказывает куриный суп с кнедликами и плов с бараниной, и еще маамуль — маленькие пирожные с финиковой и ореховой начинкой. Они пьют минеральную воду, потому что евреям не рекомендуется употреблять алкоголь, а в Израиле это особенно важно, — всегда оставаться трезвым, потому что в любой момент может что-нибудь случиться. Обслуживание в этом закрытом пансионе первоклассное, люди из Димоны держат здесь отличного повара, и, когда Руфь и Миша доходят до кофе, Миша говорит, что хочет остаться в Израиле навсегда. Поскольку он относится к Руфи как к надежному другу, — мотек и мотек, не так ли, — он рассказывает ей о себе все, в том числе и то, что позже, — тьфу, тьфу, тьфу, — он хочет вызвать сюда Ирину, и, может быть, ее брата, и, возможно, их родителей. Там, в России, теперь не жизнь, с каждым днем становится все хуже и хуже, возможно, будет следующий путч, начнется гражданская война, как в Югославии, локальные войны уже идут, и у стольких республик есть ядерное оружие, если начнется настоящая война, это будет в сто раз хуже Югославии! А здесь, напротив, люди живут прямо-таки как в раю, такие между ними дружеские, доброжелательные взаимоотношения!

Тут Руфь становится очень серьезной и говорит:

— Ах, мотек! — Она гладит его по голове. — Я желаю тебе и всем нам, чтобы здесь были мирные взаимоотношения, не надо, чтобы они были райскими, пусть будут хотя бы мирными…

— Прости, — говорит он смущенно, видя, как она вдруг опечалилась. — Я так счастлив, что говорю глупости, конечно, и здесь тоже нет мира, но где вообще сегодня есть мир на свете?