Рада Полищук - Жизнь без конца и начала

Сруль ходит вокруг гроба важный, будто при исполнении какой-то секретной миссии, на Голду посматривает подозрительно, словно боится, что умерла не по-настоящему. Время от времени кулаком гвозди подбивает, видно, не ошиблась я — сам гроб сколотил или украл по привычке, хотя где можно гроб украсть, вроде бы уже бывший в употреблении — ума не приложу. Да я вообще не понимаю, что здесь происходит. Броха себе другую роль назначила: как только заходил во двор кто-нибудь — сюда ли, с Голдой проститься (все же несколько человек знакомых собрались — слухом земля полнится, а Одесса — подавно), в гости ли к кому-то не в добрый час или проходным двором на другую улицу выйти вознамерился — Броха за руку хвать, к гробу тянет, плач похоронный заводит: «Ой, намыкались мы с нею, намучились, никого родных рядом не было, сестра родная не пришла ни одного разика, сыночки родину продали, мать старую бросили одну-одинешеньку, кормили-поили-лечили — все мы, из дома все продали, свои трудовые сбереженья потратили, хоронить надо, а денег-то нету…» И собрала-таки деньги, ни одного из рук не выпустила, пока не раскошелился, — и видно было, что не выпустит.

— Перестаньте побираться, Броха, стыдно, возьмите деньги, я на похороны привезла, — это я ей сразу сказала, как только во двор вошла и увидела спектакль, который она разыгрывает.

— Да рази ж это деньги, — Броха презрительно скривила рябое лицо на мой кошелек и — цап-цап все, что у меня было, и в мгновение ока глубоко-глубоко в свой бездонный бюстгальтер упрятала, грудь снизу подбила ладонью и, надменно отвернувшись от меня, схватила за руку очередную жертву.

Долго это все продолжалось на солнцепеке нещадном, у Голды на лице стали выступать черные пятна, будто следы от побоев. Наконец накрыли кривой гроб кривой крышкой, тут же Сруль заколотил его кривыми гвоздями. Некому было обряд исполнить, поминальную молитву почитать, некому было поцеловать Голду на прощание. И я в столбняке застыла. С места двинуться не могла, на кладбище не поехала, не помню, сколько одна посреди двора бестолково простояла, чуть солнечный удар не хватил, и — в аэропорт, билет обменяла на ближайший рейс в Москву.

Та еще семья! Ну и семейка! Аза мишпуха!

Так говорили о Тенцерах не сторонние наблюдатели — недоброжелатели, завистники или заурядные сплетники, они сами. Сами — и стар, и млад — частенько восклицали: та еще семья! ну и семейка! аза мишпуха! Такая фамильная поговорка прилепилась на долгие годы.

А ничего такого особенного меж тем замечено за Тендерами не было. Нет, решительно и бесповоротно — как бы пристрастно к ним не относиться, со знаком плюс или со знаком минус.

Да — семья. Или — семейка. Можно даже и мишпуха. Весьма заурядная, хоть и вполне благопристойная.

Впрочем, как посмотреть. Известно ведь — под каждой крышей свои мыши.

Род свой скупо помнили от конца девятнадцатого века — еще жив был рано овдовевший патриарх семьи Борух Тенцер, встретились, полюбили и сочетались браком Арон и Шира, жизнь и смерть которых стали притчей местного значения, в местечке из рода в род пересказывали их историю наряду с агадическими повествованиями. Потом главными действующими лицами выступили Гирш-Бенцион, или по-домашнему для всех Гиршеле, и Генеся-Рухл, Нешка — предки Тенцеров по мужской линии.

Известно также, что на каком-то перекрестье путей-дорог в семье появилась невестка гойка. Глубоко проникнуть в эту ветвь не удалось — вся ее семья погибла в самом начале Второй мировой войны, спрашивать подробности было не у кого. Но одно абсолютно достоверно: с этого момента в родословную Тенцеров вошла большая дружная и неразлучная русская семья, правда, уже все покойные, кроме самой невестки и ее будущего потомства. Такая вот оказия.

Сегодня каждому известно, что еврея по законам исторической родины определяют как раз по материнской линии. Но поскольку до поры до времени никто из Тенцеров конкретно не помышлял переселяться на родину праотцев иудейских, никакой тревоги по поводу «неправильной» материнской родословной не переживали. И жить это никому не мешало.

Фамилия Тенцер говорила сама за себя, поэтому исчезнувшую из анкет пятую графу за любого из них безошибочно мог заполнить кто угодно. К такой фамилии, как ни крути, одна национальность подходила без всяких ухищрений — еврей. Но времена, слава Богу, изменились, и национальность теперь на каждом шагу не фиксируют. Вроде как нет ее, даже в паспорте.