Рада Полищук - Жизнь без конца и начала

Шурочку Колюня увидел на улице, она ползала на коленках по талому снегу на тротуаре возле подъезда их дома, собирала рассыпавшиеся из папки рисунки, мокрые, грязные, люди шли мимо, наступали на листы бумаги, толкали ее. Она беззвучно плакала. Он присел рядом и стал помогать ей.

— Они шли прямо по моим рисункам, никто не остановился. Никто! — Она всхлипнула, совсем по-детски, жалобно и горько, потом улыбнулась сквозь слезы и ткнулась мокрым лицом в его щеку. — Только вы… Вы — необыкновенный! Особенный!

Она снова поцеловала его. Смущенный и растроганный ее непосредственностью, Колюня нарочито сдержанно сказал:

— Вашу рану надо срочно промыть. Я живу в этом доме, пойдемте.

Правая коленка у нее была сильно разбита, кровь смешалась с грязью. Она доверчиво оперлась на его руку и, с трудом наступая на ногу, пошла рядом. Так Борис Григорьевич и Геня первый раз увидели Шурочку — всю в слезах, перепачканную уличной грязью с разорванным чулком, разбитой коленкой и влюбленными глазами. Она сразу понравилась им.

Шурочка была на шесть лет младше Колюни, что в точности вписывалось в семейный норматив Тенцеров по мужской линии и было хорошим предзнаменованием.

У Тенцеров все браки были удачными, если что-то и случалось, то по воле Бога, как учил дед Лазарь, — известно ведь, что Он располагает человеком по какому-то Ему одному ведомому промыслу.

Дивны дела Твои, Господи, — со стенаниями и плачем исторгается из покалеченной горем души.

Дивны дела Твои, Господи! — возносит человек к Нему и с благодарностью.

Не было повода печалиться, радовались удачному выбору Колюни. Александра, Шурочка замечательная девушка из интеллигентной еврейской семьи: отец — филолог, русист, специалист по суффиксам и префиксам, мама — театральный художник. Шурочка не доучилась в полиграфическом институте, недурно рисовала, делала кукол из кожи, попутно занималась в театральной студии, училась играть на флейте, увлекалась кукольной мультипликацией.

Круг ее интересов был настолько разнообразен и неординарен, что, когда она пошла учить иврит, никто не придал этому большого значения, даже узнав, что на курсы они ходят вместе с Колюней. Правда, обучение было тайным, курсы они называли «ульпан» и вслух, особенно при посторонних просили не произносить это слово. Вообще, некий ореол таинственности вползал в их обычный нормальный открытый дом.

Родители Шурочки жили в коммуналке, поэтому Шурочка переехала к Тенцерам, и все происходило у них на глазах.

— Партизанщина какая-то, Тимур и его команда!.. — возмущался Борис Григорьевич, записывая невразумительные тексты, которые вежливо передавали по телефону для Шурочки и Колюни их новые знакомые.

— Вы не волнуйтесь, ребята все поймут, только передайте слово в слово, пожалуйста, — успокаивали на том конце провода.

— Ты посмотри на эту абракадабру, Генюся! Что за шифровки? Я не желаю играть в эти игры. Так и передай им — без меня! И лучше не в моем доме.

Однако не всегда удается повлиять на обстоятельства по своему усмотрению. Ульпан через какое-то время переехал на квартиру Бориса Григорьевича и Гени. Их, собственно, даже не спрашивали, просто поставили перед фактом.

— Это ненадолго, папа, не волнуйся, ничего страшного, — успокаивал его Колюня.

Шурочка была настроена решительнее.

— Мы меняем адреса, чтобы нас не засекли, — напористо сказала она. — Вы должны это понять.

— Я ничего не должен. И ничего не понимаю. Что за подполье такое? Я вас спрашиваю?

— Курсы действительно подпольные. То есть официально не разрешенные, — заикаясь от волнения, сказал Колюня. — Но скоро все изменится, пап, вот увидишь.

В доме постоянно стали мелькать разные люди — обычные, светские, даже непохожие на евреев, и длинноволосые, с черными бородами, в кипах. Они рассаживались в гостиной, самой большой комнате в их квартире, дверь не закрывали из-за духоты, и Борис Григорьевич, присев на стул в коридоре, чуть в стороне, чтобы его не было видно, и, делая вид, что углубленно читает газету, внимательно прислушивался, стараясь не пропустить ни одно слово.

Колюня много раз говорил:

— Заходи, папа, посиди с нами.

Он ценил деликатность сына: не поучи с нами, а посиди. Но отказывался наотрез:

— Что я там потерял? Для чего мне это собрание?

Другие «ученики» тоже звали его, но он был непреклонен.

И все же его час настал — им нужен был миньян для чтения кадиша по умершему однокласснику. Он не смог отказать, вошел в комнату, ему дали кипу и молитвенник. Что произошло дальше, он не помнит.