Владимир Крупин - Море житейское

У старух, старик тут один, трудового стажа лет по пятьдесят-шестьдесят, пенсии у всех ничтожны. Их же еще и внуки грабят. Но старухи как раз для внуков все готовы отдать, и на жизнь не жалуются. Но они ошарашены переменами в том смысле: как же это - жили-жили, оказывается, надо все свергнуть, все осмеять, все оплевать, обозвать их совками и выкинуть на свалку. То есть государство убивает тех, кто его созидал, защищал. И как в насмешку делают льготным образом зубные протезы. Ставят на очередь вперед на три-четыре года. Попробуй доживи. Это длинная песня. И сам процесс замены своих, пропавших зубов на искусственные у иных по полгода, по году. Залечить плохие, удалить безнадежные, подождать, потом слепки, потом всякие примерки. Кто уже и умер без зубов.

- Опять обещают прибавку. И прибавка будет. А идешь в магазин, на эту прибавку там своя прибавка. Цены все прибавки сжирают. И опять нищий. Да еще благодари за нищенство.

- Они же, бедные, день не спят, ночь не едят, убиваются прямо, о нас пекутся.

- Да войны бы лишь не было.

- Вот, - подытоживает старик в кителе, - этим все и кончается: лишь бы не было войны. А что война? Ну и что, что убили? Убили, и в рай попал. А тут сколько еще намучаемся, сколько еще нагрешим, сколько еще дармоедов прокормим.

Тут его вызывают.

Совсем-совсем невесело жить: скандалы в семье, раздражение, крики жены, усталость на работе, одиночество. Год не писал. На бумаге.

А «умственно» пишу постоянно. Особенно, когда занят не умственной работой. Косте помогаю строить баню. Роемся во дворе, в завалах дерева, железа, бочек, разных швеллеров, обрезков жести, кирпича. Ищем трубу на крышу. Трубы есть, но или коротки, или тонки. Такой, какая нужна, нет. Придется идти на «французскую» свалку. Там были французские могилы. Тут и конница Мюрата была. И партизанка Василиса. Сейчас свалка.

Думаю: этот серый день, влажная ржавая трава, собаки и кошки под ногами, раствор глины в двух корытах, сделанных из разрезанной вдоль бочки, дым из трубы старой бани, подкладывание в печку мусора, - все это интересно мне и все это и есть жизнь, а не та, в которой ко мне пристают с рукописями, которые почему-то не первый экземпляр, которые, не читая, вижу насквозь, но о которых надо говорить.

С Костей интересней. Радио выведено на улицу, но его болтовня как серая муть. «И поэтому наши инвестиции...» У Кости не так:

- Блохи и вши бывают белые и черные. Белых бить легче. Лучше всего гимнастерку положить в муравейник, потом месяца три не селятся. А черные прыгают, не поймать. Но ветра боятся. Подуешь, она прижмется, тут ее и лови. Отстань! - отпихивает он Муську. - Сегодня по радио: «Выставка кошек». С ума сошли - пятьсот рублей котенок. Тьфу! - Он запузыривает матом и от возмущения ценой на котят прерывает работу. Начерпывает внутри кисета табак в трубку, прессует пальцем. - Были выставки лошадей, коров, овец, свиней, сейчас кошек. Чего от этого ждать? Ничего, жрать кошек начнут, опомнятся.

Идем за трубой. На свалке, прямо сказать, музей эпохи. Выброшенные чемоданы, патефоны, примусы, телевизоры, плиты, холодильники, крысы живые и мертвые, дрова, доски, шифер, россыпь патефонных пластинок. Нашли две трубы. Не очень, но приспособим. Еще Костя зачем-то тащит тяжеленный обрезок стальной рельсы.

Обратно идем через аккуратного Федю. У него даже на задворках подметено.

- Трубу искали? - спрашивает Федя. - Сейчас всем труба. Пока вроде не садят. До войны один жестянщик кричит на базаре: «Кому труба?

Всем труба! Колхознику труба, рабочему труба!» К нему тут же Очумелов, участковый: «А, всем труба? Пройдемте!» Тот говорит: «Конечно, всем. И самовар без трубы не живет, чай не поставишь. И на буржуйку труба». Отступился. Только велел конкретно кричать: «Труба для буржуйки, труба для самовара!». Чего, долго вам еще созидать? До морозов надо шабашить.

- Эх, - крякает он внезапно. - Уходит в сарайку, возвращается с трубой. Да и с какой? Из нержавейки. - Агроном варил, колено вот приварено, дымник. Дарю!

Костя потрясен, но сдерживается. «Будет за мной!» Торопится уходить. И те, две трубы и рельс, мы тоже не бросаем. Еле дотащили.

Кошки и собаки обнюхивают новые вещи. Несъедобны. По радио «Ночь в Мадриде» и «Арагонская хота». В конце ведущая ляпнула: «Вот подошел к концу наш музыкальный круиз». Не сердись, Михаил Иванович, что с них взять, с «перестроенных»? Ты испанцев лучше их самих, понял, а мы и сами себя скоро забудем.