Владимир Крупин - Море житейское

- Этого я не знаю, не видел, не слышал и обсуждать это не буду, и вам не советую. Нравится священник - молись за него, не нравится - тем более молись.

- Эдак, эдак, - поддерживают старухи.

- А вот, батюшка, говорят: для глаз очень полезно при вставании солнца на него смотреть.

- Пойдем завтра до солнышка и проверим, - подходит к окну: - Луна еще, видите? В ореоле. Жарища будет, а если зимой так - к морозу. На природу мы обращаем внимание, и от этого к Богу приближаемся, мы же ею, Божиим творением, дивимся.

- Да, да, идем по природе, молимся, а от этого и в церквях легче молиться.

- А вот чего это, батюшка, нынче чересчур очень много говорят о деньгах. Нам-то что говорить, при наших-то капиталах.

- Чего вы бедности стесняетесь? - говорит отец Анатолий. - Все вашими жертвами только и держится. Какой богатый для показухи отстегнет и чванится. Так это разово. А прихожане - копеечки, пусть маленькие, но на каждой службе. Это надежнее.

- А вот, батюшка, скажу: хорошо, что вы по улице в облачении ходите. А то встретила отца, имя не буду говорить, встретила, а как благословение просить, он в пиджаке, вроде чиновник.

- Не осуждать! - сурово говорит отец Анатолий. - Идешь в рясе -больше искушений. Ко мне тут парень подскочил: «А у вас борода не бутафорская? Можно подергать?» - Дергай», - говорю. Все-таки постеснялся.

Мужчина (до того молчавший):

- Менты гонят на «Вольво», прут на красный. Гляжу - ни за кем не гонятся, а прут. Я их машину перекрестил, и машина у них заглохла.

* * *

Обгоняет машина, свирепо газует, прямо напирает. От нее шарахаются. Шофер еще и резко сигналит.

- Ну, этот прямо в ад поехал».

- Этот-то еще, может, очнется, а вот новые эти, говорят, - новые русские, - эти в огонь, в огонь! И никакие это не русские. На какие это деньги они новыми стали? Как в новых перекрестились, кто крестил? Эти - в ад! Никуда не денутся. Каждого барана повесят за свои рога.

- Да пожалей ты их!

* * *

Дождь, утро, у нас новый начальник, который сверг и вождя нашего и нас ни во что не ставит - Андрей. Имеет право: мы-то раз в году приходим в Горохово, а он еще тут будет и лето и всю осень. Но очень, к сожалению, груб. И - что очень досадно - не любит, когда мы становимся на молитвы. Время теряем, по его мнению. «Трудом молитесь, трудом!» Зовет нас рахитами. Толя сочинил: «У нас инфаркты и бронхиты, туберкулез и простатит. А он кричит: “Вперед, рахиты! Вперед! И пусть вас Бог простит!”»

Андрей еще и начетчик: «Безплатно работаете, значит, надо работать в полную силу». - «Не безплатно, - поправляет вождь, а безденежно. Мы денег не получим, а плату от Бога получим».

Дожди. Обедаем стоя, из одного котелка. Надо штабель досок перетаскать. Штабель такой огромный, что лучше на него не смотреть.

Таскаем. Саша облегчает усилия рассказами о медведях и кабанах:

- Медведи умные, не тронут, лишь бы не медведица с медвежатами, а кабаны - это безпредельщики, прут и прут. От медведицы не скрыться, а от кабана только на дереве.

Спасибо Андрею: нынче уже и баня. Сан Саныч натопил. Радуемся, ибо намерзлись, да и ночь впереди трудная: матрасы после холодной весны влажные. Негде было просушить. Хвалим Сан Саныча. Он: «Я люблю, когда меня хвалят». Плохо видит. Толя подковыривает: «А как же ты женщин различаешь?» - «Я наощупь», - отшучивается Сан Саныч. «Это что такое, такие разговорчики!» - кричит вождь.

Баня крохотная, но троих вмещает. Первая партия пошла. Толя садится на чурбак: «Я в кресле, даже под дождем, себя восчувствовал вождем».

Оба они, Толя и Саша, прыгали с парашютом, есть что вспомнить. Саша:

- Не спал я всю ночь, перенервничал. Прыгнул. Вслед кричат: «Красная строка!» Я все забыл. Учили говорить: «Пятьсот один - два - пятьсот три». Дергать кольцо. А страшно: вдруг не раскроется. А земля на меня несется, дернул от страха - парашют раскрылся. До этого прыгали на пятки. Со стола. Стол на стол и еще стул.

- Парашют сам собираешь, - рассказывает Толя. - Пишешь расписку: за мою безопасность никто не отвечает. Ничего себе думаю - неминучая приходит. Расписку написал, насторожился. И все кажется, что парашют не так собрал. Нам говорят: бросят против ветра, это красиво. А прыжки уже идут, одного уже закрутило, хлопнуло. И уже кричат нас. Говорю другу: «Юр, мы же неправильно собрали». Кричат еще раз: «Гребнев, Сафронов!» Пошли. А Сафронов тяжелее меня на пятнадцать килограммов, первый должен прыгать, чтоб меня потом не погасил. Самолет АН-2. Летчица - баба, курит «беломор», глядит презрительно. Мгновенно заволокла в высоту. Юра сел у люка, спустил ноги, глядит жалобно. Баба папиросу сплевывает, кричит: «Прыгай!» Он молчит. А самолет крохотный, люк рядом с летчицей. Она Юрку ногой выпихивает. Рассердилась на него, надо же делать еще круг, керосин тратить. Юра нырнул. Теперь я. Ноги свесил, их ветром так сгибает, кажется, что в колене сломит. Боюсь. Но ведь все равно выпинает. Полетел, стропы дергаю, ничего не запомнил, велели ноги вытягивать, я вроде вытянул, но сел не на две точки, а на одну, сидячую. Язык до крови прокусил. Подбегают: как? Мычу, встать не могу, кровью плююсь.