Владимир Крупин - Море житейское

С нами идет бледная, красивая Катя. Не ест ничего совершенно. И ни с кем ни слова. Зоя ей говорит: «У тебя сапожки рваные, а у меня запасные есть, возьми, пожалуйста». Катя надменно: «Вы все сказали? Я могу уйти?» И ушла. «Да она блаженная». - «Не блаженная, блажная. Если даже батюшку не слушает. Она же “святая”, где нам до нее». - «Ой, не осуждай». - «Прости, не буду».

- Летом с ребятишками одни тревоги. Иду на работу, знаю, что все равно на речку убегут. Прошу: вернитесь хоть пораньше, чтоб я видела, что вы не утонули. На работе все сердце изорвется.

- А вот вроде как шутят, когда наказывают: утонешь - домой не приходи. А ведь утопленники чаще всех других покойников приходят. И у Пушкина то же, у Гоголя.

- Старик плел лапти. Да какие! Воду не пропускали. Двадцать шесть пар наплел, конфисковали, увезли в передовой колхоз «Красный октябрь». А старик какой был знаменитый: и гончар, и печник. Горшки у него были, сейчас они вообще на вес золота. А печи клал! Уже изба вся разрушилась, сгнила, а его печь стоит под всеми дождями-снегами, подходи, затапливай! Когда лапти отобрали, он сказал: «Все, больше на дядю не работаю». И слег. И не встал.

- А я еще ходила, когда нас гоняли. Уже у Великорецкого сцапали и в машину покидали, в кузов. У меня сумочку из рук вырвали. Там туфлешки да кофтешка. И ведь отобрали. Завезли в лес: «Вылезайте». Мы вылезли, уже темно. «А куда идти, где дорога?» - «Пусть вам Бог дорогу укажет», -и уехали. А так и вышло: мы нисколько не заблудились, а у них машина заглохла. Их комары всю ночь шпиговали, они ж городские, непривычные.

Нам же и жаловались. Говорят: нас заставляли. А сами? Да. Вот я заметила по жизни: кто строил дома на месте кладбищ, в тюрьмы пошли, а кто безвинных сажал, те спивались и с ума сходили. На хлыновском кладбище постройки. Священник из собора Александра Невского сколь был против строительства. Посадили. Татьяну, дочь его, я старухой помню, рассказывала мне, что ее носили на руках на свидание. Он ей все пальчики перецеловал. Больше не видела.

- У мамы был сарафан из ненашего шелка, подарил ухажер. А ее-то мать, моя бабушка, спряла сама и выткала льняное полотно и из него сарафан сшила. Все ахнули, вот какой сарафан. «Носи, дочка». Так мама больше разу не надела тот, иностранный.

- Ухажеру вернула?

- Не знаю, врать не хочу.

- Ты говоришь, милиция гоняла. Так она какая ни есть, а своя. А вот иностранные фотографы - эти страшней. Чем? Идем через лес, много валежника было, тогда еще не расчищали. Еле прокарабкиваемся. И вот эти бесы, прости, Господи, с фотоаппаратами заходят вперед и подстерегают, когда женщина или там девушка будет через дерево перешагивать. Когда ногу поднимет, а? До какого сраму эта Европа дошла! На Крестном ходе им только одно интересно. И в Горохове погружались, они тоже снимали, в кустах прятались. Хорошо теперь, сделали ограждения.

- Они русских как туземцев снимают. У них и Пасхи-то нет, что с них взять, несчастные. Надо читать за них акафист «Умягчение злых сердец».

- Новый надо акафист написать: «О просвещении глупых европейских умов».

- Да и свой-то просветить.

- Неверующему говорит батюшка: - «У тебя пять детей, один слепой. Кого больше всего жалко? Слепого? Конечно! Так и тебя больше всего жалко. Скажи, как без Бога жить, как тыкаться в потемках и умереть в обидах? Говоришь - пробовала молиться, и ничего в жизни лучше не становится? Да ты молись, чтоб хотя бы хуже не было!»

- Осипов, знаете? Алексей Ильич говорит, что жизнь земная не курорт, а больница. Я вот тоже думаю, что грехи надо не грехами называть, а болезнями. Только вот он зря вроде как успокаивает, что ада нет. Есть. Я за одно объядение попаду. Удержаться не могу, ем многовато. Вроде и постное, а все же еда. Конечно, болезнь. Думаю, какие бы таблетки.

- Голод придет, быстро вылечишься.

- Без храма не спастись. Тело моют в бане, душу моют в храме. И молиться всегда. Стол без молитвы - это стойло для скота. И работать без молитвы - это в робота превращаться.

В Медянах позвали за стол. С нам батюшка отец Анатолий. Торопится поесть и встать. Зоя:

- Ты чего, батюшка, из-за стола рвешься? Ты сиди, разъедайся, солидность наращивай. С нами поговори. Вот почему свечки такие дорогие?

Батюшка отвечает:

- Может, это восковые. Конечно, они дороже. Горят аккуратно, неслышно, тихо, запах медовый, а химические трещат, воздух травят. Свиной жир в них добавляют. Нет, я поросятину в церкви жечь не дам.

- А вот, батюшка, у нас отец благочинный, прости, Господи, все всем разрешает: и самоубийцу отпевать разрешает, и давленых, и травленых, и топленых.