Владимир Крупин - Море житейское

Николо-Перервинский монастырь необыкновенной красоты и благолепия. Службы в нем, конечно, длятся больше, чем в обычной церкви, но они такие молитвенные и благодатные. Усталость проходит, а радость остается. Все церкви монастыря: Иверской иконы Божией Матери, Никольская, Сергиевская, Успенская - все разные и все притягательные. Каждую можно описывать отдельно, но всякое описание слабее личного впечатления.

Лучше я расскажу об одной встрече в этом монастыре, в надвратной церкви иконы Божией Матери Толгской.

Я пришел задолго до литургии. Думал, что ранняя литургия начнется в шесть, а она была в этот день в семь. Но вообще православные знают, как хорошо приходить пораньше, все успеваешь: и памятки написать, и свечи поставить, и к иконам приложиться.

В церкви нас было трое: мужчина среднего возраста, худой и бородатый, женщина в годах да еще внутри в алтаре хлопотал молодой монашек. Женщина неподвижно стояла перед праздничной иконой, мужчина энергично ходил по храму. Вот в алтарь прошел батюшка, по пути нас благословил. Я тихонько спросил у женщины, как зовут батюшку.

Она охотно ответила:

- Его святое имя отец Александр. А есть еще отец, тот тоже Александр. У нас два Александра.

Вдруг мужчина остановился и насмешливо, так мне показалось,

сказал:

- Они знают, как батюшек зовут. Они и матушек всех знают. Они только грехов своих не знают. Им не два, им тридцать два отца Александра не помогут.

Женщина совершенно смиренно кивала головой. Я не знал, что сказать. Но мужчина сам продолжил. Вроде бы он говорил для нее, но получалось, что как бы и для меня.

- Мучения грешников ждут, мучения. Вечные будут мучения, -чуть ли не торжественно возгласил мужчина и разлохматил свою и так лохматую бороду. - Вот есть на том свете, а может и на этом, то мне пока не открыто, алмазная гора. Гора. И к этой горе раз в год прилетает птичка и чистит свой носик. Раз в год. Почистит и улетит, а через год опять прилетит, почистит и улетит. Раз в год. Так вот, - мужчина вознес даже не палец, а перст, - вот эта гора в конце концов сотрется, а мучения грешников не прекратятся. Вечные мучения! Вечные.

Признаться, я даже содрогнулся. Клювиком птички стереть алмазную гору. Вот что такое вечность. Это даже было сильнее юношеского впечатления от прочитанного когда-то выражения «седая вечность». То есть даже вечность поседела, а время не кончилось.

- Или еще есть такая гора песка, - продолжал мужчина. - Тоже гора. И из нее раз в году берут по песчинке. Так вот, когда-то и эту гору перенесут, а мучения грешников не прекратятся.

В церкви начали появляться прихожане. У икон загорались свечи, в церкви становилось светлее.

Из алтаря вышел отец Александр и, проходя к свечному ящику, спросил мужчину:

- Вразумляешь, Алексей?

- Надо, - сурово ответил мужчина. - Нужна профилактика, очень нужна.

С обеда зарядил дождь, сенокос остановился. Мой дядя, тракторист, не терпящий безделья, придумал сходить «забрести» пару раз бреднем. Напарником он кликнул соседа Федю. Я попросился с ними.

- Возьмем, - прохрипел сосед Федя, - ведерко таскать. Все, глядишь, рыбка лишняя в хозяйство.

Но дядя сказал, что я иду от нехрен делать, что и без рыбки буду хорош.

Жена дяди, тетя Еня, вынесла из чулана груду рванья.

- Живет бурлачить-то. А ты-то куда?

- Интересно.

- Ну сходи, сбей охотку.

Мы оделись и, как три каторжника (собаки отскакивали), пошли деревней, потом огородами к реке.

Нести бредень пришлось мне. Я радостно тащил его на плече. Перед глазами болтались куски осокоревой коры - поплавки.

С обрыва увидели внизу, на заливных лугах, озера. Спустились пока еще твердой глинистой тропинкой. Шли вдоль берега. Вода в реке лежала неподвижно, легкие дождинки не тревожили ее.

- Дождь с полден на двенадцать ден, - хрипел сосед Федя. - Перебьет тебе, Василий, весь заработок.

Река свернула в сторону - мы пошли прямо и у первого же озера раскрутили бредень, размотали мотню.

- Не боишься ты, Вась, ласкушки сколь заузил, - одобрил сосед Федя. - Мальчика в воду пошлем?

- Какой он мальчик, парень.

Мне было поручено идти сзади бредня, приподнимать мотню, чтоб не тащилась по дну и не порвалась. Так что я оказался необходимым. Я полез в воду.

- Сердце не замочи! - закричал дядя. - Выше сердца в воду не заходи, замерзнешь.

Но «замочить сердце» пришлось: там, где дяде было по грудь, мне по плечи.

- Ничего, молодой, - сказал сосед Федя. Он шел от берега, по колено.