Яков Капустин - Веревочка. Лагерные хроники

А, значит, на всех кочегарок и кухонь не наберётся.

– Ну, буду тогда сидеть в жилой зоне и плевать в потолок – решил для себя Долгополов.

Однако вскоре он понял, что никто не позволит ему бездельничать, и что все инвалиды колотят ящики почти наравне со здоровыми работягами, потому что по закону 3-я группа инвалидности является рабочей.

Другое дело, что на воле, каждый инвалид может подыскать себе посильную работу. Но в лагере таких работ 2–3, а инвалидов набралась почти сотня, потому что собрали их по всей Украине.

А на каждого заключённого спущен план, и будь добр начальник колонии выполни и отчитайся. А не то положишь погоны и партбилет. И в лучшем случае, загонят куда-нибудь на север.

Самая лёгкая работа бить ящики. Но как одноруких и одноногих можно заставить это делать?

Начальник колонии, бывший фронтовик, отказался издеваться над инвалидами. Тогда управление прислало заместителем начальника по режиму ретивого капитана, который заявил, что у него мужики и без обеих рук будут давать по две нормы.

Он собрал всех безруких и безногих и объявил, что все, не выполнившие норму, будут ночевать в изоляторе до тех пор, пока не собьют в день 32 ящика, что и составляет 80 %. Это и так для них большая льгота.

Переночевав пару недель в холодном и голодном карцере, безрукие инвалиды приспособились работать и выполнять план.

Однорукий сбивщик ящиков набирал в рот десяток гвоздей шляпками наружу и, держа в руке молоток, брал щепотью гвоздь и, прижимая шляпкой к рукоятке молотка, вгонял его в дощечку. Гвоздь стоял. Затем с одного удара он забивался по самую шляпку.

Из управления стали ходить проверяющие, и удивляясь такой прыти и виртуозности, доложили в Москву, что есть возможность распространить такой опыт на всю страну.

Но научиться работать одной рукой было ещё полдела.

Главная беда была в том, что заготовки для ящиков поступали нерегулярно и в недостаточном количестве. Хозяйство было плановым, а потому дефицит тарной дощечки был такой же, как и остальных изделий и товаров в стране.

Поэтому главной задачей для инвалидов стала заготовка сырья, которое периодически подвозилось на автомашине.

Сначала нужно было эту машину не прозевать, а потом взобраться на неё и, выбирая нужные пакеты заготовок, сбрасывать их напарнику, который сложит их в кучу и сохранит до прихода товарища. Происходили настоящие сражения, которые ежедневно заканчивались чьим-то падением с кузова и разбитыми лицами.

Позже бригада разбилась на звенья по 4–5 человек, и это уже была сила, способная и заготовить сырьё и защитить себя.

Основная масса как-то приспособилась к существующим условиям, а кто не вписался, то пошёл по кругу лагерных мытарств с изоляторами, БУРами, потерей оставшегося здоровья и, конечно же, права на досрочное освобождение, что тоже для немолодых семейных людей дело не последнее.

Вот в такую бригаду и определили Юрия Ивановича Долгополова, которого сразу все стали называть «Долгорукий».

Поскольку Юрий Иванович не нашёл среди бригадников земляков, то первое время ему пришлось работать одному, что сделало его жизнь невыносимой с самого первого дня.

В конце смены у него было разбито лицо и болела спина от падения с кузова. Сбил он всего шесть ящиков, и был предупрежден начальством, что норму он может не выполнять только одну неделю.

Но к концу недели у него получалось не больше десяти, хотя сбивку он почти освоил. Но нужного количества сырья добыть он не мог, несмотря на то, что бывал каждый день избит до крови.

Шагая всю ночь от холода по камере сырого изолятора(а топить должны были начать только 15 октября, через неделю), Юрий Иванович проклинал свою судьбу за то, что война отняла у него руку.

Ели бы он потерял ногу, то сидел бы сейчас на стуле и колотил ящики двумя руками, а сырьё ему подвозили бы к рабочему месту на тачке. Такая вот была льгота у безногих инвалидов.

А потому это была самая привилегированная публика в лагере, которой, не спавший третью ночь из-за немыслимого холода, Юрий Иванович завидовал, как он никогда и никому не завидовал.

Кто не знал в начале семидесятых в Одессе Сеню Шмушкиса, тот в Одессе не жил. Тот в Одессе прозябал. А кто в Одессе прозябал, тот просто не имел возможности иметь такое счастье, как знать Сеню.

Сеня не ходил по улицам пешком, его нельзя было встретить в шумных цехах канатного завода, и он никогда не появлялся на стапелях судоверфи Одесского торгового порта.