Яков Капустин - Веревочка. Лагерные хроники

Жалко было девочку с запоминающейся фамилией и приятным голосом.

И вот я, к своей великой радости, почти через десять лет, снова её слышу и вижу. Победившую на каком-то фестивале. Бойкую, красивую и счастливую.

– Ай, да умница! Ай, да молодец! Ну как мне не верить в чудеса и в своё светлое будущее. Вот тебе и телевизор. Вот тебе и Пугачёва. Из прошлого. Из небытия. Ура!

Радио в зоне включалось утром и вечером под надзором замполита. Больше крутили местный магнитофон, чем включали центральные программы.

Я до сих пор не могу слышать, в общем-то, неплохой ансамбль «Песняры», потому что пару лет просыпался под одну и ту же их песню:

Мои познания в современной музыке отставали на века. Потом я слышал Пугачёву несколько раз по радио. А после уже слышал и видел её много и часто.

Как-то так получилось, что моя вольная жизнь, моя любовь, моя учёба и карьерные успехи продвигались вместе с успешной карьерой теперь уже Аллы Борисовны Пугачёвой. И я считал её для себя талисманом, молясь за её здоровье и успехи.

Через много лет после памятного просмотра телевизора я, по дороге на юг, решил заскочить в Орёл к моему верному товарищу подполковнику Болдину, с которым мы навсегда подружились на севере.

Он командовал какой-то учебной частью и был доволен жизнью.

Вечером, в ресторане, которые я терпеть не могу из-за шумной музыки, девушка на сцене негромким голосом пела песни из репертуара Пугачёвой. Чем-то она мне напоминала Пугачёву-девочку из моей далекой юности…

Я много раз уже слышал эти песни, но девушка так проникновенно их исполняла, что я, вопреки своим правилам, заказывал ей песни ещё и ещё. Потом мы простились в аэропорту и расстались под впечатлением и обаянием пугачёвских песен. Вот так, я и продолжаю жить, наблюдая за карьерой и успехами Аллы Борисовны Пугачёвой.

Я верю в свою звезду, как и в звезду любимой мной великой певицы, которая в трудные для меня дни подарила мне надежду.

Выдающийся советский офтальмолог Святослав Фёдоров рассказывал в середине восьмидесятых по телевизору о том, что незрячие инвалиды из «Общества слепых» отказываются от операций по восстановлению зрения, чтобы не потерять положенные слепым выплаты и льготы.

Юрий Иванович Долгополов не имел левой руки, но это его никогда и нисколько не огорчало. Он был уверен, что будь у него обе руки, он давно бы уже погиб или умер от голода. А так, отсутствующая рука была ему пропуском в разряд льготников, и это выручало его на протяжении всей его нелёгкой жизни.

Руку он потерял в сорок втором, в танковом бою, за два часа до плена. Немецкий врач, без наркоза, отрезал всё то, что раньше называлось рукой, и Долгополов отправился с колонной пленных на станцию, откуда их отвезли в рабочий лагерь под Киевом.

За войну Юрий Иванович сменил много лагерей, и везде ему находилась работа для одной его руки. То он таскал уголь в кочегарку, то воду на кухню, то колол одной рукой дрова, и везде ему что-то перепадало сверх скудной лагерной пайки.

После освобождения из плена, его, прямо из Германии, отправили на Колыму, где он тоже все просиженные восемь лет прибивался то к бане, то к кухне, то к санчасти, но ни разу его не отправили на общие работы, где помирали от голода и холода его земляки и товарищи.

Освободили его сразу после смерти Сталина, и Юрий Иванович уехал к себе в село в Херсонскую область, откуда он, двадцатилетний тракторист-комсомолец добровольцем ушёл на войну.

Юрий Иванович женился, нарожал детей, обзавёлся хозяйством, и был доволен своей жизнью, пока не случился пожар на зернохранилище, а его, сторожа, начальство застало спящим и не очень трезвым.

Комиссия обнаружила хищение и умышленный поджог, а потому Юрия Ивановича осудили на четыре года и отправили в колонию строгого режима, как ранее судимого.

Было, конечно, обидно и неприятно, но Юрий Иванович надеялся, как и прежде, перекантоваться пару лет где-нибудь при кухне или бане, да и уйти по половинке домой, благо статья у него не тяжёлая.

Попав на зону в центре города Винницы на Украине, он с удивлением обнаружил, что там, кроме него, таких инвалидов больше сотни.