Джойс Кэри - Радость и страх. Рассказы

Как председатель жилищной комиссии, Родуэл составил проект упразднения трущоб: снести все дома на пяти улицах и переселить пять тысяч человек в новый пригород, что должно обойтись городу в полмиллиона фунтов.

Самый размах этого плана еще повысил престиж Родуэла. Студенты превозносят его как героя; консерваторы клянут как беспардонного демагога.

- С другой стороны, - говорит Джон, словно поворачивая в руках незнакомый предмет, чтобы разглядеть, из чего он сделан, - я прочел, что в самом Броке состоится митинг протеста.

- Это происки домовладельцев, - говорит одна из последовательниц Родуэла. Две трети окружившей его молодежи - юные энтузиастки.

- Почему вы это терпите? - вопрошает другая. - Пойти да разогнать их.

- Они приняли меры. Пускают только по билетам. Приедет член парламента, либерал.

- Уж конечно, либерал, кто же еще! - кричит студент-медик. - Давайте бросим в окно бомбу с удушливым газом, выкурим их. Поделом им будет. - В его голосе звучит благородное негодование. За его словами не только требование моды - подражать революционерам-террористам, - но и искренний гнев и возмущение. Он действительно верит, что либералы дурные люди и их следует изничтожать. Как почти все студенты в Эрсли, как всякая молодежь, он ненавидит либералов и может привести для этого множество причин. Но истинная причина кроется, вероятно, в том, что либерализм уже сто лет пользовался сочувствием, что родители говорили о нем за завтраком, что это смирная, честная вера, о которой ему, а главное, его друзьям прожужжали уши. Быть либералом - этим никого не удивишь. А поэтому к черту либералов.

Юному медику известно, что Джон преподает в колледже, и он поражен, когда тот отвечает:

- А сами жители Брока одобряют этот проект? Мне говорили, что больше половины их вполне довольны и тем, что имеют.

- Ну, это сложный вопрос. Совсем негодные дома надо бы снести, часть других отремонтировать...

- Типичный либеральный проект, - перебивают его негодующие голоса.

- И на это потребовалось бы пять лет, - улыбается Родуэл.

- А с другой стороны, - говорит Джон, - это было бы правильнее. Так зачем так торопиться?

Кит, лавируя среди гостей с тарелкой пирожных и с падающей на глаза прядью волос, как всегда умученная и ставящая это себе в заслугу, восклицает: - Джон, милый, ты представляешь себе этот хаос - тут залатать, там перестроить? Мы должны сразу сровнять с землей весь квартал, иначе нет и смысла говорить о сколько-нибудь масштабном проекте.

- Да, в этом все дело. - Родуэл, услышав, что его цитируют, заговорил очень серьезным тоном. - Надо планировать весь район в целом, только так можно рассчитывать на успех.

- Не понимаю почему. - И Джон начинает доказывать, что авторов этого плана заботят не интересы людей и даже не красота города, а исключительно желание развить видимость кипучей деятельности. Все это планирование для отвода глаз, очередная сенсация.

- Я же говорю, вы в душе либерал, - посмеивается Родуэл.

И Джон, к собственному удивлению, разражается гневной тирадой. - А если и так? Разве дело в ярлыке? Ярлык не довод, так же как слово «план» или любой ваш лозунг на потребу недоучкам. А нужно вам одно - побольше теребить людей. Все вы, государственные мужи, одинаковы: что угодно, лишь бы показать свою власть.

Родуэл, который никогда не теряет самообладания, улыбается и отделывается банальным ответом, что все правительства бывают вынуждены вмешиваться в частную жизнь. Студенты, по большей части его ученики, смеются, глазеют на Джона либо бросают пренебрежительно: «Старая песня!» Один из них, совсем еще мальчик, свирепо осведомляется, неужели мистер Бонсер не признает пользы планирования? Джон пытается объяснить, что он не против планирования, а только против ненужной регламентации. Но тут же, конечно, увязает в терминах. Публика начинает скучать. Родуэл улыбается. Кто-то ввернул любимое словечко Джона «с другой стороны», и все смеются.

Философ смущен, чувствует, что запутался, и пытается сохранить умный вид. Он произносит:

- Конечно, доискаться до истины порой нелегко. Потом, чтобы скрыть замешательство, придвигает к себе чашку с чаем. Но чай расплескивается на блюдце.

Вдруг он видит: в комнате появилась Табита и энергично пробивается к нему. Она вошла в разгар спора, и в глазах ее неистовство. Как всегда, она в черном, отчего кажется тоненькой, как девочка, но походка подрагивающая, губы шевелятся, а на скулах красные пятна, словно она горит в лихорадке.