Вэй Хой: Замужем за Буддой

И вот, заполучив новый увлажнитель и облачившись в длинную черную парку, удобную и уютную, как спальный мешок, я внезапно решила, что почти влюбилась в Мудзу.

Мы прогулялись семь или восемь кварталов до Гранд-Авеню и пришли в небольшой малазийский ресторанчик под названием «Ньонья» {17} . Владелец заведения был китайско-малазийского происхождения, и еда здесь была очень похожа на традиционную китайскую кухню. Мой желудок упорно отказывался перестраиваться, поэтому в Нью-Йорке я ела только китайские блюда. Конечно, то, что подавали в «Ньонье», не шло ни в какое сравнение с настоящей китайской едой, но это было лучше, чем ничего.

Ужин был неплох, особенно мне пришлись по вкусу сваренный в кокосовом молоке рис, приготовленная на пару рыба в соевом соусе и тофу с обжаренными в масле овощами. Мудзу любил поесть. Он утверждал, что ему необходимо питаться не реже четырех или пяти раз в день. Если он голоден, говорил он, у него портится настроение, а плохое настроение вредно для здоровья.

— Я считаю, что самое важное в жизни — счастье и здоровье, — сказал он.

— А как насчет денег? — поинтересовалась я.

— Для меня они не имеют большого значения. Пока мне хватает на жизнь, я доволен, — с этими словами он энергично принялся за рыбу и не остановился, пока не съел все и не обглодал косточки. — Конечно, если бы мне вдруг представился шанс баснословно разбогатеть, я бы его не упустил, — добавил он. — Думаю, чтобы стать мультимиллионером, нужно обладать изрядной смелостью. А у многих людей не хватает решимости даже вообразить, что они могли бы ворочать такими огромными суммами.

«У него весьма своеобразное отношение к богатству», — отметила я про себя.

Мудзу сочинял книги о путешествиях. Кроме того, на общественных началах работал в городской медицинской клинике, обучая студентов-медиков приемам даоистской медитации и индийской йоги. Но его главным занятием была съемка некоммерческого документального кино (что в определенном смысле тоже было работой на общественных началах, ибо мало кому удавалось сделать деньги на документалистике). У Мудзу был собственный офис в Сохо на Восточном Бродвее, всего в какой-то сотне ярдов от моей квартиры на Уоттс-стрит.

В одном из электронных писем он вскользь упомянул, что работает над новым проектом. Главным героем его очередной документальной ленты был латиноамериканский певец по имени Хулио, которого окрестили «поющей совестью Доминиканской Республики». Эти двое подружились и стали неразлучны, как братья.

— Как продвигается работа над фильмом? — спросила я.

— Ох, проблем больше, чем я думал. То неполадки с оборудованием и аппаратурой, то у кого-нибудь из съемочной группы пищевое отравление. И в довершение всех бед мы с Хулио постоянно спорим, — при этих словах Мудзу улыбнулся. — С латиноамериканцами чудесно дружить, но работать с ними — сущее мученье.

— О, кстати! — неожиданно воскликнул он, словно вдруг вспомнил нечто важное. — Мне понравилась твоя книга.

— Значит, ты все-таки сподобился ее прочесть, — я с облегчением вздохнула и изобразила некое подобие торжествующей улыбки.

Дело в том, что он как-то сказал мне по телефону, что купил в магазине сразу два экземпляра моей книги — один на английском, другой на японском — но пока не отважился прочесть их. По его словам, он боялся: если книги ему не понравятся, это непременно скажется на его романтических чувствах к автору.

— Во-первых, моя книга и я — далеко не одно и то же. Во-вторых, ты вовсе не обязан испытывать ко мне романтические чувства, — довольно жестко огрызнулась я во время того телефонного разговора. И пожалела о сказанном сразу, как только произнесла эти слова. Мой уязвленный тон, несомненно, выдал, что мне было небезразлично мнение Мудзу. Если верно, что отношения между мужчиной и женщиной — это постоянная борьба двух волевых начал, то, выпалив эту фразу, я сразу поставила себя в невыгодное положение, хотя в каком-то смысле и нанесла упреждающий удар.

Мудзу на мгновение замолчал, а потом тихо произнес:

— Извини.

Терпеть не могу, когда извиняются таким тоном. Конечно, мне не нравится, что в Китае у мужчин вообще нет обыкновения просить у женщин прощения. Но западная манера неискренне, с приклеенной слащавой улыбкой постоянно извиняться по любому поводу и без повода еще противнее. Вроде и звучит вежливо, но почему-то невольно возникает ощущение, что между тобой и собеседником вдруг опускается толстая стеклянная перегородка, и с той стороны вас обдает холодом равнодушия.