В. Строгальщиков - Стыд

— Ну, значит, съезд. Как положено, — усмехнулся Прохоров, — взяли обязательства. Вроде выполнили. Генерал в Москву поехал. Там совещание, докладывает — все нормально. И тут встает товарищ из ЦК и говорит, что надо помочь Кубе, у них хреново с урожаем. А где взять деньги? Ясно: нефть продать. А где взять нефть? Как — где? В Сибири!

— Кузьмич развел руками, как конферансье. — Наш первый секретарь обкома заявляет: если партия скажет «Надо!..». В общем, вернулся Плеткин — плюс двенадцать миллионов к обязательствам. Я говорю: «Добыть-то мы добудем, но труба не резиновая. Где нефть хранить? Товарный парк столько не вместит, зальемся по уши». Ну, дали всем команду: бурить, качать и думать. А что думать? Проходит месяц — я к Плеткину. Зальемся, говорю, Степаныч! Он звонит в обком, там его кроют по матери. Я психанул и сам приказываю: перекрыть задвижки. — Прохоров разжал кулак и посмотрел на скомканный платок. — Двадцать восьмое декабря, звонит мне лично первый секретарь. Я говорю: «Залились по уши, все загазовано в парке, не дай бог, искра или что…». Ушел домой, а он через мою голову начальнику парка позвонил. В два часа ночи меня будят: пожар в товарном парке, взрыв, погибли люди…

— Искра, — подтвердил соседний дед.

— А хрен его знает! Ну, следствие… Прихожу на допрос как свидетель и вижу, что мне дело шьют! Я к генералу, говорю: «Посадят!». Тот говорит: «Ну, что ж, на этом жизнь не кончится». Я сначала ошалел, а потом понял: прав Степаныч. И хорошо, что он не бегал, не суетился, не звонил. Меня бы все равно посадили, кого-то же надо сажать, если трупы, а я бы надеялся, дурак. А так сразу успокоился и как-то… душой окреп, понимаешь.

— Зря ты следователю про секретаря сказал, — солидно произнес соседний дед. — Могли бы и не посадить, а так — конечно.

— Тогда бы посадили Агамалова. Начальником парка был он, — добавил Прохоров, увидев выражение лузгинского лица.

— Пришел я снова на допрос и назад уже не вышел. Обиделся сначала, что Плеткин на суде не появился, а потом понял: и правильно, нечего нервы друг другу мотать. Три года отсидел, день в день. Никуда не увезли — сидел здесь, в городе, в «четверке», это уже Плеткин постарался. Сам не пришел ни разу, а жене свидания давали. Я у начальника колонии был замом по производству. Не поверишь: у меня кабинет был больше, чем у него, и телефон стоял городской, вот так…

Прохоров утер слезы ладонью и убрал платок в карман.

— Простился с начальником, выпили с ним… Выхожу за ворота — Эдик стоит и машина. Привез к Степанычу, тот достал ключи от кабинета: иди, работай. Я к себе захожу — все как было, ничего не тронуто, даже цветы поливали…

— Не надо, Вася, успокойся… — Соседний дед погладил Кузьмича по рукаву.

— Да иди ты! — отдернул руку Прохоров и стал ровнять свои бумаги на столе. Сверху лежал снимок — цветной, парадный. Прохоров ткнул в него пальцем:

— Вот, ордена потом вернули… Плеткин был прав: система, ее не переедешь. Я спокойно сидел, вроде бы в командировке.

— Ну, как я в Афгане, — сказал соседний дед. — Две буровые вышки, шесть балков и колючая проволока. За периметр выйдешь — зарежут. Тоже зона по-своему.

— Ну, ты не путай, это вещи разные.

— Можно вопрос? — Лузгин выключил диктофон. — Вот вы сами сказали: система. По сути дела, вас партия посадила.

— Мне партбилет вернули! — повысил голос Прохоров.

— Тем более. На вас давил обком…

— Всегда давил. Такая у него была задача.

— И вмешивался…

— Это — зря.

— И командовал вами…

— Я же сказал: это зря они делали. Мы в своем деле больше понимали.

— Но сели из-за них и вместо них.

— Ну…

— И остались коммунистом. Как это понимать прикажете?

— Я не за них сидел. — Кузьмич собрал бумаги стопочкой.

— За Агамалова?

— Он пацан еще был. Мне бы в его годы позвонил первый секретарь…

— Неправда, — возразил соседний дед, — ты его на хер бы послал!

— Ну, послать не послал… — усмехнулся явно польщенный Кузьмич. — Агамалов бы в зоне сломался, а я взрослый был мужик, я понимал: есть трупы — должен кто-то сесть, — такой порядок. Ты это все выбрось, писатель, этого в книгу не надо…

В коридоре пресс-службы Лузгина перехватила племянница Иванова.

— Спасибо вам, — зашептала она, озираясь. — Это поступок! Агамалов ненавидит Георгия Петровича, а вы не побоялись открыто к нему прийти. Вы молодец!

— При чем здесь я? — удивился Лузгин. — Меня направил сам Пацаев, его идея.

Девица ахнула:

— Он вас подставил, негодяй!