В. Строгальщиков - Долг

Была суббота, и на следующий вечер Фадеев сам пришел за мной в отделение. Я уже знал, что в воскресенье тоже репетиция, и голову ломал, кого мне попросить в поводыри. Больным нельзя – дневальный не пропустит. Медсестрам на дежурстве тоже отлучаться без замены запрещается, здесь с этим строго. И неожиданно – Фадеев, притом не просто так, а с разрешением заведующей. Он ей сказал, что мне будет полезно, и тетка-золото ему поверила, дала бумажку для дневального. Я потом читал эту бумажку – лежала на посту в верхнем ящике тумбочки, да и сейчас лежит. А дальше, уже зрячим, я с Лешкиной учебой хорошо продвинулся, Спивак меня признал сегодня, я доволен. Я вообще люблю, когда у меня получается. Когда не получается – психую, могу и бросить, но чаще продолжаю до упора. Так было в институте с дурацкой штангой. Пришел в спортзал железо потягать – мне волейбольный тренер посоветовал для плечевого пояса, а тут мне говорят: парень, у тебя спина хорошая и ноги, лапа хваткая. Я стал ходить на штангу и проходил до кандидатов в мастера, тогда как в любимом своем волейболе вырос только до второго взрослого разряда. Если бы я на волейболе так упирался, как со штангой... Но в волейболе я не упирался – я играл, и тренер мне за это выговаривал вполне по делу. Но характер есть характер, его не поломаешь.

Я еще не сплю, когда створка двери отворяется, в проход между койками падает свет и надвое режет палату. Милка знает, что похожа на Варлей, и носит стрижку под нее. Лежу, не шевелясь и смежив веки, пока не исчезает свет. Дверные петли мною смазаны, я парень обстоятельный, а ходит Милка в мягких тапочках беззвучно. Вообще она тяжеленькая, плотная, хотя и небольшого роста. Говорит, что у нее такая кость. Я не рентген, не знаю, мне без разницы. Меня устраивает все, как оно устроено у Милки. Например, грудь. Милка любит спрашивать, нравится ли мне, что у нее маленькая грудь. Я говорю: мне нравится. Я ей не вру, оно и в самом деле так. Милка еще говорит, что у нее очень узкие бедра и ей будет трудно рожать. Берет мои ладони и прижимает. Мне так неудобно, потому что опора теряется, а я мужик весомый.

И еще она говорит: как хорошо, что у нее нет ребенка, это бы крайне осложнило ситуацию. Я эту тему обхожу на повороте, но каждый раз, когда мы строим планы, она всплывает. Милка спрашивает, есть ли на Севере детские сады и ясли. Есть, отвечаю, только не везде. Вот видишь, говорит она, как все удачно. Был бы ребенок, пришлось бы маяться.

Начинаю дремать, но псих в углу скрипит пружинной койкой, ступнями ищет тапочки. И вспомнилось: когда лежал с повязкой, проснулся от того, что кто-то шарит у меня в паху. Я руку перехватываю, а меня жмут еще сильнее, и рука неслабая такая. Сдвигаю пальцы в сторону, ищу чужой мизинец. Хруст, дикий крик, потом кого-то бьют (по звукам ясно), и властный мат дневального, вопли прибежавшей медсестры... Я даже не спросил, кто это был, кого там били. С неделю спал нервозно, потом махнул рукой: будет повтор – еще один палец сломаю. Старлей спортзаловский нас хорошо учил. Сволочь. Какие бабки, блин, пропали, так жалко пацанов...

Утром мы с Валеркой таскаем уголь, топим печь. На завтрак нам дают омлет и оладьи с повидлом, в полку такого не увидишь. Омлет мы съедаем в столовой, оладьи уносим с собой. Варим в каптерке нормальный чай и там заканчиваем завтрак. Сработанные Спиваком планшеты высохли и натянулись, можно наносить разметку и писать, да что-то мне не хочется, ведь завтра Новый год, последний в армии. Зато Валерку обуяло трудолюбие, поскольку у него нет ничего готового, что можно отнести в музей. Давай мне текст, шумит Спивак, сам напишу, я твой шрифт знаю. Да ладно, говорю, бери вон на столе любой и шпарь.

С парикмахершей я не закончил, Фадеев меня отругал. Со вздохом поднимаюсь с топчана, беру кисть, тычу ее в краску, выбираю лишнее подсобной тряпкой, тупо смотрю на портрет. Техника работы сухой кистью похожа на карандашную. Рисую я в коричневых тонах, под старину, в конце работы легонько трогаю глаза бледно-голубым внизу и справа от зрачка – взгляд на портрете становится влажным, заказчики обалдевают, я смеюсь: коровье выражение. Подходит Спивак, смотрит сбоку. Офигеть, говорит, Монна Лиза... Ему тоже удобнее так говорить, с двумя «эн». Русиш культуриш? Ахулиш!

Грохочет лестница. Посыльный от начальника госпиталя. Черт меня побери, я совсем забыл, что сегодня он придет в музей с инспекцией. Надеваю форму, мчусь за посыльным. Влетаю в приемную, докладываю. Секретарша молча тычет пальцем в телефон. В состоянии полнейшего недоумения снимаю трубку и говорю по-граждански: «Але». В трубке объемный гул и треск, потом неожиданно близкий голос: «Кто на связи?» Докладываю: «Ефрейтор Кротов!» – «Ждите». Я и жду, замерев по стойке смирно.