Анна Эрде - Дом на улице Гоголя

Начались школьные занятия, но дочка продолжала приезжать, с субботы на воскресенье оставалась ночевать в вагончике. С папой. Утром завтрак сварганят — и гулять, разговаривать. Зимой на лыжах, весело даже. Нет, Машу он не упустит, Маша — его.

Следующим летом гуляли как-то в лесу, дочка говорит:

— Вот бы своими глазами на всё это посмотреть, на собор Святого Петра, на базилику Сан-Лоренцо, на Саграда Фамилия, на Эйфелеву башню. — И без перехода: — Папа, а мы можем переехать в Париж? Ты и я. Ведь дядя Герман зовёт. Он вчера звонил...

— Он звонил?

— Да, вчера звонил, спрашивал, здоров ли ты, почему на его письма не отвечаешь.

— Мама ничего мне не передавала. — Сам он в свой бывший дом не заходил с тех пор, как быковатый выдворил.

Маша стала проверять почту, с утра перед школой, и после уроков, не заходя домой, — к ящику. Ждала. Стала мечтать, что уедут, папа вместе со своим лучшим другом будет работать над большими проектами, она окончит школу и тоже станет архитектором. Как папа.

Однажды в ящике оказалось письмо, то самое. Еле дождалась субботы, рано утром — на стройку, торжествующе протягивает: вот, от дяди Геры пришло.

Сначала бушующая радость, потом вчитывался и не понимал, снова вчитывался. Не мог поверить. Геру волновали две вещи: что случилось с другом, почему не пишет, и судьба денег, вложенных им в Серёгино предприятие. Деньги перечислены несколько месяцев назад: «Ты же дал согласие». Сергей не давал никакого согласия! Он впервые узнал, что Гера вошёл в его — нет, не его, Оксанино — предприятие! «Для меня это не пустяковая сумма, Серёга, это всё, что я сумел собрать за семь лет напряжённой работы».

Оказывается, Герман отдал все свои деньги, чтобы создать общее с ним дело — как мечталось когда-то.

Тут же в «каблучок», в машину, которая за ним числилась — привозить строительное по мелочи.

Маша разволновалась:

— Папа, что случилось?

— Подожди, подожди, дочка, сейчас всё выясним.

Ворвался, приступил, почти не видя Оксану, её ухоженного лица. От неожиданного напора растерялась, да и Костика не было в спальне — выложила. От его имени она обокрала Германа. А сумма! — во рту пересохло — ему такую и за двадцать лет не собрать. Быстро успокоилась, обнаглела:

— А на какие шиши, ты думаешь, я квартиру в Москве купила?

Только что была незалежная, только что: «кацапы, москали», а до денег кацапских дорвалась, тут же в Москву.

Сергей заревел: «Развод!», она спокойно так: «Конечно, развод. Но знай: ты останешься на улице, ты нищий. И детей больше не увидишь. Никогда».

Маша заплакала в голос: «Я с папой!». Мать — непробиваемо: «Своего жилья у него нет, работы с сегодняшнего дня тоже нет, украинского гражданства, и того нет. Ни один суд тебя с таким отцом не оставит. Да я и без суда обойдусь».

Сергей знал: решается судьба дочери. У Оксаны имелась не только квартира в центре Киева, но и дом в двадцати километрах от города, в лесной зоне, где сотка земли стоила дороже стандартного дачного участка со всеми постройками. Он бывал там, в хозяйские апартаменты, правда, допущен не был, но во флигеле как-то переночевал. Этот дом Оксана записала на официального супруга. Из каких соображений так поступила, вопрос десятый, только де-юре дом — собственность Сергея. Без малого половина фирмы тоже принадлежала ему, формально, конечно — доходы Оксана забирала себе.

О своих материальных претензиях Сергей поспешил уведомить бывшую хозяйку, а когда-то и верную жену: «Зря, что ли, батрачил на тебя столько лет? Так что я не бомж, не безработный, и вполне могу воспитывать дочь».

— Вот как ты заговорил?! Дурак ты, дурак! Ну, что ж, сам захотел. А теперь — вон отсюда! Убирайся в свою конуру! Хотя конура у собаки, а ты хуже собаки: та добро помнит. Персональный вагончик ему выделили, как человеку, а он руку хозяина укусить норовит. Свинья неблагодарная, вот ты кто!

— Папа, подожди, я вещи соберу, я с тобой! — Маша, плача навзрыд.

Оксана вцепилась дочери в волосы.

— Стой, идиотка! Он же наследственный алкаш, у него отец, дед твой, от пьянки помер, и этот в своей конуре не просыхает.

— Ничего, ничего, Машенька. Оставайся здесь пока, а я всё сделаю, чтобы ты со мной жила, — Сергей решил не доводить ситуацию до полного абсурда.

— Я приеду к тебе, папа! — в дверь, когда выходил.

— Приедешь, конечно, приедешь. Отец всё-таки, — нехорошо усмехнулась Оксана.

Маше удалось сбежать от материных надсмотрщиков только на четвёртый день. Вагончик был пуст, дверной замок лежал внутри, на тумбочке. Единственный человек, который мог что-то рассказать — сторож. Он был самым трезвым в тот вечер. «Вошли к нему какие-то, трое, что ли. Или двое, точно не помню. Сначала сидели, разговаривали, потом зашумело, вроде как лавка упала, я уж забеспокоился, потом опять тихо. Вышли, отца твоего под руки вели, будто сильно пьяного, в машину усадили и уехали.