В. Строгальщиков - Слой-2

– Слушаю вас.

Милиционер стоял возле будочной двери, опираясь на нее отставленным локтем, около губ светилась сигарета.

– Вы видели, что сейчас произошло? – строго спросил Виктор Александрович.

– А что произошло? – Парень в фуражке затянулся и выпустил голубоватое облачко дымка. – Я ничего не видел.

– Совсем ничего?

– Так точно: совсем ничего.

– Вы, наверное, думаете, что я вместе с ними?

– Я ничего не думаю. Я на дежурстве.

– Так вот, – повысил голос Слесаренко. – Это дежурство выйдет вам боком, товарищ сержант, я вам обещаю.

– Ваши документы, гражданин, – изменившимся голосом сказал парень в фуражке и щелчком отбросил сигарету.

– При чём здесь документы? – раздраженно воскликнул Слесаренко и автоматически похлопал себя слева по груди: там было пусто, удостоверение осталось в рабочем пиджаке.

– Ваши документы, гражданин, – повторил милиционер, делая шаг вперед и выступая из будочной тени. – Последний раз спрашиваю.

– Ты у меня спросишь, – процедил Виктор Александрович, ощущая в ушах нарастающий шум. – Ты хоть знаешь, с кем говоришь, сопляк несчастный?

– Сейчас узнаем, мы сейчас всё узнаем. – Сержант двумя руками поправил фуражку и вошел в будку. – Алё, дежурный? – заорал он внутри. – Это сто девяносто первая! Пришли-ка пээмгэшку с ребятами, тут один штатский развыступался... Обнаглел в конец, я говорю... Что? Не понял?... Один штатский, говорю, без документов!.. Наглеет, говорю!..

– Виктор Саныч! – крикнул через улицу бородатый. – Не пора ли нам домой, однако?

Слесаренко посмотрел на него долгим взглядом и пошел по улице в сторону центра.

– А ну стой! – раздался позади милицейский окрик. – Стой, кому говорю!

– Сержант, отставить! – голос Юрия Дмитриевича звучал свободно и уверенно. – Это свои, сержант. Вы куда, Виктор Александрович? Холодновато для прогулки!

Слесаренко прибавил шагу, поднял воротник куртки и поглубже засунул в карманы дрожащие кисти рук. Он услышал взрычавший мотор, короткий визг шин на крутом развороте; машина легко обогнала его и замерла на два корпуса впереди, плавно осевши рессорами. На обочину выскочил Кротов, и Виктор Александрович упреждающе сказал ему:

– Я с вами не поеду.

– Он не отстанет. – В голосе банкира звучало неподдельное сожаление. – Будет ехать за вами до самого дома.

– Вот пусть и едет.

– Но это же смешно, Виктор Александрович. Зачем усугублять и без того нелепую ситуацию. Если хотите, я могу перед вами извиниться.

– Я не нуждаюсь в ваших извинениях.

– И тем не менее прошу вас пройти в машину.

– Как вы смеете!.. – У него перехватило от гнева дыхание. – Вы, сопляки безответственные, как вы смеете играть мною, людьми... всем! – Он зачем-то взмахнул руками, словно хотел обозначить в пространстве это самое «всем». – У вас нет совести, у вас нет страны, у вас нет родины – ничего, кроме наворованных денег, кроме мешков с долларами! Вы мне глубоко отвратительны с вашими интригами, заговорами, этими вашими пленочками.... Меня в бане, небось, тоже вы снимали?

– В какой бане? – изумился Кротов. – Вы чего на меня набросились? Я, что ли, вас приглашал прокатиться, или, может, это я стрелял, да?

– Вы все – одна свора, – сказал Виктор Александрович, понижая голос и приходя постепенно в себя.

– А я ведь могу и в морду дать, – сказал банкир. – Ты ведь мне почти ровесник, и весовая категория совпадает.

– Чего орешь-то, мужик? Ты что, только вчера родился? Забыл, как водочку пили в Тобольске?

– При чём здесь Тобольск и водочка?

– А не хрен на улице митинг устраивать. Сказано: садись. Довезем до дому, а там делай что хочешь.

– Дайте закурить, – сказал Слесаренко.

– Всегда пожалуйста.

Кротов вытащил пачку, пощелкал зажигалкой.

– Юра немножко дурной, любит ходить по краю, но у него есть одно ценное качество.

– Какое? – без интереса просил Виктор Александрович.

– Он ничего в жизни не принимает всерьез и всегда делает то, что хочет. Но то, что он делает, он делает всерьез и до конца. Именно этим он мне и нравится.

– А мне показалось, вы его тихо ненавидите.

– Не спорю: иногда его трудно выносить, но поверьте – он знает, что делает. Я его не люблю, иногда не понимаю и просто боюсь. Он человек из другого мира, он уже живет там, где мы с вами будем жить лет через двадцать или сто.

– Лет через двадцать, если курить не бросим, мы оба будем «жить» на Червишевском.

– Вполне вероятно. Так вы едете?

– А может, пройдемся? – неожиданно для себя самого предложил Слесаренко.