Майкл Чабон - Лунный свет

Дед зашел с черного хода. Не то что его заботило, убьют ли доносчика соседи, но следовало изобразить видимость заботы. Дед позвонил и показал эйзенхауэровский пропуск. Они поговорили загадками и аллюзиями, после чего лавочник впустил его в дом.

Лавочник объяснил, что принадлежит к некой христианской секте, которую рейх сперва не одобрял, потом начал преследовать. Недавно весь его запас превосходных манлихеровских винтовок реквизировал для сопротивления оккупантам местный фольксштурм, оставив взамен ничего не стоящую расписку. Он был болтлив и зануден; странно, что соседи не убили его давным-давно.

От сигарет и шоколада он отказался как от аморальной роскоши. Бананы и мясные консервы его устраивали, но в качестве платы представлялись недостаточными. Дед сказал, что, если ответы на вопросы окажутся полезными, он попытается раздобыть еще мясных консервов и, может быть, канистру-другую патоки. Если этого мало, дед предложил повесить лавочника за уши на двух самых больших рыболовных крючках, раскачать и пригласить тех соседей, на которых тот собирался донести, поупражняться в стрельбе по нему из оставшихся на полках аркебуз, или что там не забрал фольксштурм.

Налетел ветер, зашелестел брезентом на разбитом окне, надул его, как парус.

Лавочник посоветовал деду заглянуть на ферму Херцога по дороге к Зондерхаузену. Сам Херцог был на фронте и погиб во время долгого отступления из Италии. Вдова сошлась с неким Штольцманом, инженером, который раньше работал в «Миттельверке», а теперь живет на ферме и выдает себя за Херцога.

Дед на «цюндаппе» с пустой коляской выехал из Нордхаузена. Он пересек ручей и, перед тем как дорога поворачивала на юг, оказался в березняке. Березы стояли в тумане, одетые белой корой с загадочными письменами. Деду они напомнили могильные памятники. По коже пробежал холодок дурного предчувствия, а через секунду что-то дернуло его за левый рукав. Раздался треск выстрела. Мелкашка, судя по звуку. Кто-то стрелял в него из-за деревьев к северу от дороги. Дед глянул налево, но увидел лишь деревья и яркое пятнышко дневного света на своем рукаве.

Дед почувствовал себя дураком и огорчился: он предпочел бы умереть во власти любого сильного чувства, кроме осознания собственной глупости. Если торговец охотничьими товарами готов продать соседей за тушенку и гроздь бананов, он продаст американца и за меньшее. Наверняка этот гад организовал засаду, как только гость вышел из лавки. Дед прибавил газу и дал мотоциклу показать себя во всей красе. Снова раздался выстрел, но пуля пролетела мимо. Дорога вышла из березняка и повернула к югу. После этого в деда уже не стреляли.

При виде фермы за тополями, примерно в четверти мили впереди, дед сбросил скорость и выключил мотор. Ферма производила впечатление благополучия, затронутого, но не уничтоженного войной. Беленый дом был большой, двухэтажный, очень аккуратный, с цветными стеклышками в верхней части широких окон первого этажа, перекрещенными балками на фасаде, красной черепицей и прочими признаками эрзац-средневековья, составлявшего, как догадывался дед, хороший фашистский вкус. Просторный хлев блестел оцинкованной крышей. У суки немецкой овчарки, которая припустила через луг к деду, чтобы высказать ему свое мнение, шерсть лоснилась здоровьем. Дед давно не видел такой дерзкой штатской собаки: те, которых он встречал в Германии, были кожа да кости и жались к стене, низко опустив голову, то ли от стыда, то ли из-за каких-то корыстных расчетов. Эта явно напрашивалась на выстрел, но у деда, помимо вальтера и винтовки безголового офицера, имелось и другое оружие: баночка консервированных сосисок. Секундная работа открывашкой из складного ножа, и они с овчаркой заключили перемирие. Дед скармливал ей сосиски по одной в минуту, пока не добился желаемой степени обожания. Собака побежала за ним к дому, но залаяла, предупреждая хозяев, только когда он уже входил в кухонную дверь.

В безупречно чистой кухне фрау Херцог помогала мальчику лет девяти-десяти поправить ножной протез. Она была миловидная, с исключительно пышным бюстом, и при виде внезапно возникшего американского офицера немного испугалась, но не больше, чем любая другая в той же ситуации. Она объяснила, что мальчик, ее сын, болен диабетом и предложенную шоколадку, к сожалению, взять не может. Мальчик, белокурый и худенький, смотрел на деда с нескрываемым страхом. Его культя напомнила деду носовой конус Фау-2. Кожа на ней была красная, натертая, протез – чересчур большой, чересчур длинный. Возможно, прежде он принадлежал другому, более рослому ребенку-инвалиду. Дед планировал сразу припереть вдову Херцог к стенке вопросом о Штольцмане, но ему мешало что-то в лице или гештальте изумленно молчащего мальчика, у которого ноги разъедала гангрена.