Вячеслав Шишков - Угрюм-река. Книга 2

– Списочки-с… Н-да-с…

А с ветерком долетало все гуще, все выше, все крепче:

– Благодетелю наше-е-му-у… Хозяину Про-о-охору… Гро-о-омову.

– Голос, я вам доложу, феноменальный.

Ротмистр, гремя шпорами и подергивая левым плечом, разгуливал по веранде.

– Да… Это жена все… А я… знаете… так…

– Что, неверующий? – подмигнул гость хозяину.

– Да нет… А так как-то… Знаете, дела…

– Ну-с, а вот Протасов? Он как насчет…

– Великолепный человек…

– Да, человек изумительный. С рабочими ладит, нет? И вообще…

Прохор Петрович смутился, обдумывал, боялся хитрых ловушек.

– Да, ладит с людьми, – ответил он. – Если б Протасов не умел ладить с рабочими… Я б тогда его в три шеи.

– Я удовлетворен, – сказал ротмистр двусмысленно, подняв правую белобрысую бровь.

Прохор подарил ему ящичек гаванских сигар.

– Спасибо, спасибо… Ну, что ж… Вы – это мы, так сказать, а мы – это вы. – И, щелкнув шпорами, Карл Карлыч откланялся.

Вскоре кой у кого произведены были обыски. Брошюрки, подписные листки, нелегальщика. Кой-кто схвачен. Прохор отвел особое помещение для арестованных. Накопят с десяток – и вышлют.

Допрашивался техник Матвеев, двое-трое рабочих, десятник подрывных работ, выборный староста барака номер пять старик Аксенов и, для отвода глаз, Наденька.

Ротмистр обычно вел допросы очень мягко, нащупывал нити и всех поражал, что знает до тонкости местные условия жизни, настроение рабочих, всех крикунов, «говорильщиков», знает и Гришу Голована и Книжника Петю. Словом, у него своих собственных нитей целый клубок.

Получив острастку, «говорильщики» подтянулись, стали ловчиться, хитрить. Петя обрился и по фальшивому паспорту служит теперь на дорожных работах: вяжет фашинник, тешет колья, помалкивает.

Техник Матвеев однажды отвел Протасова в кусты: долго ходили вдоль берега, вели беседу.

– Да, пожалуй, для забастовки момент упущен, – сказал Протасов, прощаясь с Матвеевым.

– Почему?! – возразил тот. – Нисколько. Только надо учесть настроение рабочих и не расхолаживать их. Борьба так борьба…

Протасов поморщился.

Карл Карлыч – из остзейских баронов – был предан престолу российскому. Он жил вблизи церкви, в новом доме, вверху. А в нижнем этаже два взвода солдат. Жалованье получал от казны, а за особые услуги – от Прохора Громова. Сделал визиты мистеру Куку, семейным инженерам, судье, отцу Александру и приставу.

Наденька чуть не растаяла – ротмистр красив, но визит был короток: налили, чокнулись, выпили. Впрочем, Карл Карлыч сказал:

– Я очень на вас надеюсь, Надежда, простите, Петровна? Крамола, понимаете. Надо как-нибудь… Да-с.

Посетив отца Александра, подошел под благословение.

– Вы православный?

– Нет-с, протестант-с…

– Похвально, похвально, – сказал священник, а Карл Карлыч не понял: похвально ли то, что он протестант, или то, что пожелал принять благословение от простого попа.

– Ну, как существуете? Как настроение среди служащих, среди рабочих?

– Простите, полковник…

– Пардон. Я только ротмистр еще…

– Простите, Карл Карлыч… Но я ведь человек не общественный, живу замкнуто… И жизнь – мимо меня.

– Ну, а как же… Ну, например, на исповеди? Ведь должны ж они каяться, и должны ж вы, если не ошибаюсь, предлагать им вопросы: а как, мол, относитесь к государю, к установленным порядкам и прочее?..

– Но, видите ли… – болезненно замялся священник.

– Нет, нет! – воскликнул жандарм. – Вы не так меня изволили понять. Не персонально, конечно, не Петр, не Сидор, а так вообще, общее ваше мнение о здешних умах?

Отец Александр неловко вздохнул, под рыжими бровями шмыгали глазки, не знали, куда им глядеть. Шелковая ряса зачахла.

– Ну-с, так как-с? – стал жандарм издали разглядывать свои точеные ногти.

– Простите, Карл Карлыч… Но мне казалось, что вы пожаловали…

– Нет, нет, нет! – И ладони жандарма упали. – Было бы смешно, нелепо. Ничуть не допрос, ничуть не допрос, – заспешил жандарм. – Я, батюшка, гость ваш.

– Премного рад, премного… Рюмочку лафитцу. Прошу вас.

Чокнулись, выпили. Шелковая ряса хрустела.

– Да, ветер безверия, вольномыслия действительно подувает во всем мире. И не утаю от вас, как от представителя властей предержащих, что легкие веяния этого ветра залетают и сюда.

Холеное, чуть припудренное лицо жандарма сделалось серьезным, улыбнулось, стало серьезным вновь. И шпоры под креслом звякнули. Отец Александр понюхал табачку.