Янник Гранек - Богиня маленьких побед

– Что они делают? Мы же опаздываем!

– Чтобы добраться до Трентона, нам с лихвой хватит получаса. Куртик, ты так не нервничал, даже когда защищал докторскую диссертацию.

– Сегодня очень важный день и нельзя допустить, чтобы о нас составили скверное впечатление.

На улице, громко нам сигналя, показался светло-желтый автомобиль Моргенстерна. Затем подкатил ближе, остановился и в окошко высунулась всклокоченная голова Альберта.

– Как вы элегантны, Адель! Глядя на вас, новая родина будет счастлива.

Я немного покружилась, чтобы они могли мной восхититься: жаккардовое манто, замшевые перчатки и черная шляпка.

– Могли бы по такому случаю и галстук надеть, герр Эйнштейн!

– Гёдель, что бы об этом ни думал наш дражайший Гувер, я принял американское гражданство еще в 1940 году. И заработал право расхаживать в чем угодно. Вообще-то я собирался явиться в пижаме, но Оскар наложил на это решение свое вето.

От подобной возможности Курт побледнел: с таким презрительным отношениям к условностям Альберт вполне был на это способен. Моргенстерн пригласил нас сесть в машину. Его высокая фигура в твидовом костюме явно не вязалась с богемным ореолом сидевшего рядом пассажира. Мы устроились на заднем сиденье седана. Поездка отдавала праздничным духом студенческой вечеринки. Один только Курт никак не мог расслабиться. Он попросил двух своих ближайших друзей быть свидетелями на церемонии. Через шесть лет после нашего эпического приезда в Америку мы подали документы на получение гражданства. Будучи в душе примерным учеником, муж готовился к этому экзамену несколько месяцев. Напрасно Оскар растолковывал ему, что подобные усилия лишены всякого смысла – Курт все равно прилежно изучал историю Соединенных Штатов, постигал в полном объеме Конституцию и во всех деталях вникал в местную политическую жизнь. Каждый вечер за ужином он устраивал мне что-то вроде викторины . Сомнения у него вызывали не столько моя некомпетентность в данном вопросе, сколько недостаток энтузиазма. Благодаря своему патологическому перфекционизму, муж мог ответить на любой вопрос.

– Ну что, Гёдель, хорошо подготовились?

Эйнштейн смаковал тревогу младшего товарища. После долгих лет дружбы ему по-прежнему нравилось играть у Курта на нервах. Оскар, привыкший устранять разрушения, вызванные поведением физика, озабоченно глядел на друга, искренне желая тому не потерять форму.

– Профессор, вы же знаете, какой он у нас серьезный. Во всем, что касается Конституции и законов, Гёдель вполне мог бы дать фору любому доктору, хотя это и не является целью нынешней встречи. Сегодняшний экзамен – чистой воды формальность, но уж никак не лекция и не конференция. Вы со мной согласны, друг мой?

– Если мне будут задавать вопросы, я отвечу.

– Ну да, вас будут спрашивать, а вы отвечайте, не более того.

– А если обратятся с вопросом, то скажу правду. В Конституции я обнаружил изъян!

Я увидела, что сидевшие впереди мужчины напряглись, и улыбнулась.

– Нет, нет и нет, Гёдель!

– Он имеет самое непосредственное отношение к делу! Американской Конституции присущи ограничения по процедуре, но отнюдь не по сути. Как следствие, эти ограничения можно использовать для того, чтобы низвергнуть саму Конституцию.

Альберт в отчаянии повернулся к нам и стал брызгать слюной в упрямое лицо мужа.

– Клянусь бородой моей покойной матушки! Гёдель, здесь никто не ставит под сомнение ясность вашего логического мышления. Но признайте – если вы в присутствии судьи станете критиковать американскую Конституцию, он вряд ли захочет, чтобы вы стали американцем!

– Не нервничайте так, герр Эйнштейн. Подумайте о своем сердце.

Альберт в раздражении стукнул кулаком по красному дереву приборной доски. В присутствии своего ранимого друга физик старался не курить. В рамках привычной логики, известной как здравый смысл, Курт был невыносимым учеником. К тому же он ненавидел ошибаться, независимо от рассматриваемого вопроса. Я относилась к этому философски: чтобы быть безупречным членом стада баранов нужно и самому стать одним из них. Хотя бы на несколько минут. Что касается Курта, то он отказывался безропотно следовать этой унизительной процедуре и подчинять разум закону, хотя и был неспособен мобилизовать свой интеллект ради всеобщего блага. В отличие от протестов Альберта, его бунт оставался чисто теоретическим.