Вадим Шефнер - Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Повести и рассказы

— Ну, как он? — спросил я Поденщикова, подошедшего сменить меня.

— Никак, — отрезал Поденщиков. — Повеселее нас с тобой. Улыбается.

— Так он ничего не знает, вот и улыбается. Вы бы тоже, может, на его месте улыбались.

— Иди супа похлебай, — сказал Поденщиков. — Суп горячий.

Я пошел через ручей к шалашу. Абросимов лежал на животе перед костром и писал письмо, подложив под него толстую общую тетрадь, видно припасенную еще из дому. Временами он задумывался и брал в рот кончик карандаша, а сам глядел на костер, будто ждал от него подсказки. Потом снова принимался писать. Губы у него были в лиловых химических пятнах. «Милая Ириска!» — прочел я невольно первую строчку, когда потянулся за хлебом. «Ведь его жену зовут Ириной, — подумал я. — Вернее — звали».

— У вас все губы в химическом карандаше, — сказал я ему. Мне надо было хоть что-то сказать. Это нужно было не для него, а для меня.

— Да, глупейшая привычка, — ответил он, вытирая губы тыльной стороной ладони. — Глупейшая привычка. Меня и в школе дразнили за это, и в техникуме посмеивались, а я все никак не могу отвыкнуть. — Он бережно сложил письмо и вложил его в конверт — у него и конверты были на войну взяты. Он заклеил конверт, но адреса не надписал — ведь он не знал адреса. Потом положил письмо в свою общую тетрадь. Там у него уже лежало несколько неотосланных писем, все без адреса.

— Пойду сучьев наберу, — сказал я. — А то костер погаснет. Правда, еще совсем светло и варить нам сейчас ничего не надо, но Поденщиков любит, чтобы костер горел.

Закинув винтовку за спину, я пошел в лес. Там, на аэродроме, винтовки нам были, в сущности, не нужны, там они были только для дисциплины, чтобы мы не забывали, что мы все-таки солдаты, а не землекопы. А здесь они стали оружием, мы с ними срослись. И теперь без винтовки я чувствовал себя вроде как голым. Она не мешала мне и не казалась тяжелой. Правда, штыка у нее не было, кто-то до меня успел его потерять. И вот я ходил сейчас с винтовкой по лесу, и собирал хворост, и вспомнил, что, когда наш детский дом находился в Орликове, мы тоже ходили в лес за хворостом. За лето мы много сэкономили на дровах, и на сэкономленные деньги завхоз купил нам две мелкокалиберки. И девочки потом жаловались, что и они тоже таскали хворост, а мелкокалиберки им ни к чему, они только для ребят. А завхоз сказал на собрании так: «Девочки, вы не должны обижаться, пусть мальчики учатся стрельбе, ведь, если на нас нападут, они будут вас защищать». Два раза в неделю однорукий воспитатель Самаркин водил нас к крутому речному берегу, и там мы стреляли по самодельным мишеням. Я стрелял хорошо, и мне иногда он давал лишний патрон. И потом, на действительной, я тоже стрелял хорошо. И за это ко мне хорошо относились. В армии и еще на железной дороге есть много такого, что человеку постороннему может показаться ненужным, устаревшим и даже странным. И только когда послужишь — поймешь: что происходит — то и должно происходить, что есть — то и должно быть, и что от тебя требуют — то и нужно от тебя требовать. А если в армии тебе приходится туго, то виновата в этом не твоя армия, а другая, та, которая воюет с твоей или готовится с ней воевать. Конечно, на войне никому не сладко, и мне тоже. Но другим еще хуже. Вот, например, Абросимову. Завтра нас сменят, и он все узнает. И с этой минуты жизнь его будет совсем не такая, как прежде. Все переменится от нескольких слов.

Я сбросил сухие сосновые ветки возле костра. «Пора бы Абросимову идти на пост, сменить Поденщикова, — подумал я. — Куда он ушел? Только что сидел у костра, а теперь нет. Наверно, опять в свой закуток под сосной забрался и вырезает там кораблик. Ему, вероятно, скучно с нами — со мной и Поденщиковым, — у него свой мир. Он стесняется нас, ему хорошо одному. Может быть, потому он нас и стесняется, что он, в общем-то, счастлив, несмотря на то, что беспокоится за жену в дороге. Ему стыдно своего счастья, и он стесняется нас».

Абросимова я нашел в его любимом месте, под большой сосной. Вокруг этой сосны росли молодые сосенки, они стояли, отступя от нее, в каком-то так уютно задуманном природой порядке, что получалась полукруглая зеленая комната, только без потолка. Абросимов сидел на выдающемся из земли корне старой сосны и вырезал ножиком кораблик — тот самый, который он хотел послать в посылке в тыл, своим. Кораблик получился красивым; он был длиной с ладонь, но на нем виднелись и надпалубные постройки, и капитанский мостик, и вчерне были уже вырезаны две трубы. Работы оставалось совсем немного. Вид у Абросимова был задумчивый, немного грустный. На стволе старой сосны висел, прищипленный корой, какой-то невзрачный осенний цветок, а под ним фотография молодой женщины в лыжной шапочке. Видимо, ему хотелось создать здесь, в этой зеленой комнате без потолка, хоть какое-нибудь смутное подобие дома, тень уюта.