Габриэль Маркес - Сто лет одиночества. Повести и рассказы

— Вовсе нет, — запротестовал полковник.

Женщина хлопнула дверью. Дон Сабас вытер шею платком, надушенным лавандой. Полковник снова подошел к окну. Дождь все не унимался. Курица на длинных желтых ногах пересекала пустынную площадь.

— Петуху действительно делают уколы?

— Действительно, — сказал полковник. — На будущей неделе начнутся тренировки.

— Это безрассудство, — сказал дон Сабас. — Такие вещи не для вас.

— Согласен, — сказал полковник. — Но это не причина, чтобы свернуть петуху шею.

— Глупейшее безрассудство, — повторил дон Сабас, направляясь к окну. Его тяжелое дыхание напоминало звук работающих мехов. А взгляд вызывал у полковника жалость. — Послушайте моего совета, кум, — сказал дон Сабас. — Продайте вы этого петуха, а то будет слишком поздно.

— Никогда не бывает слишком поздно, — сказал полковник.

— Будьте благоразумны, — настаивал дон Сабас. — Вы можете убить сразу двух зайцев: во-первых, избавитесь от всех этих забот и хлопот, а во-вторых, положите в карман девятьсот песо.

— Девятьсот песо! — воскликнул полковник.

— Девятьсот песо.

Полковник поразмыслил.

— Вы думаете, мне дадут за него такие деньги?

— Я не думаю, — ответил дон Сабас. — Я совершенно уверен.

С такими крупными суммами полковнику не приходилось иметь дело с тех пор, как он сдал казну революционной армии. Когда он вышел из конторы дона Сабаса, то вновь ощутил сильную боль в животе. На почте он направился прямо к инспектору.

— Я жду срочное письмо. Авиапочтой.

Инспектор перебрал все конверты и снова разложил их по местам, не сказав ни слова. Только отряхнул ладони и выразительно посмотрел на полковника.

— Но сегодня мне должно было прийти письмо. Обязательно.

Инспектор пожал плечами.

— Только смерть приходит обязательно, полковник.

К его возвращению жена сварила маисовую кашу. Он ел молча, надолго погружаясь в задумчивость после каждой ложки. Жена, сидевшая напротив, почувствовала неладное.

— Что с тобой? — спросила она.

— Я думаю о чиновнике, от которого зависит моя пенсия, — солгал полковник. — Через пятьдесят лет мы будем спокойно лежать в могиле, а этот бедняга будет мучиться каждую пятницу, гадая, назначили ему пенсию или нет.

— Плохой признак, — сказала женщина. — Это значит, ты начинаешь сдаваться. — Она снова принялась за кашу, но через минуту заметила, что муж по-прежнему погружен в свои мысли.

— Ешь-ка лучше кашу, пока не остыла.

— Вкусная, — сказал полковник. — Где ты взяла маис?

— У петуха, — ответила жена. — Ребята из мастерской принесли ему столько маиса, что я решила взять и для нас. Вот какая жизнь.

— Да, — вздохнул полковник. — В жизни такое бывает, что и нарочно не придумаешь.

Он посмотрел на петуха, привязанного у печи. В нем как будто что-то изменилось. Женщина тоже взглянула на петуха.

— Сегодня мне пришлось прогнать детей палкой, — сказала она. — Принесли старую курицу, чтобы петух потоптал ее.

— Обычное дело, — сказал полковник. — В деревнях полковнику Аурелиано Буэндиа тоже приводили девушек.

Жене шутка понравилась. Петух что-то забормотал, издалека его бормотание напоминало гортанный человеческий голос.

— Иногда мне кажется, что он вот-вот заговорит, — сказала женщина.

Полковник снова посмотрел на петуха.

— Петух что надо. — Он подсчитывал что-то в уме, пережевывая кашу. — Обеспечит нас едой на три года.

— Мечты! — сказала женщина. — Из мечты каши не сваришь.

— Каши не сваришь, но она накормит, — ответил полковник. — Это как чудесные таблетки кума Сабаса.

Ночью он плохо спал — все подсчитывал и рассчитывал. На следующий день жена опять подала на обед маисовую кашу. Она ела, низко опустив голову, не произнося ни слова, и полковник почувствовал, как передается ее плохое настроение.

— Что с тобой?

— Ничего, — ответила женщина.

Он понял: теперь пришла ее очередь обманывать. Попробовал утешить жену, но она не слушала.

— Я думаю о том, что прошло уже почти два месяца после похорон, а я все еще не навестила мать покойного.

Она отправилась к ней в тот же вечер. Полковник проводил жену, а потом свернул к кинотеатру, привлеченный музыкой из громкоговорителей. Отец Анхель, сидя у дверей своего дома, следил за публикой — он проверял, кто пойдет в кино, несмотря на его двенадцать предупреждающих ударов. Крики детей, пронзительная музыка, потоки света на небольшом пространстве перед входом приобретали почти ощутимую плотность. Какой-то мальчишка, наставив на полковника деревянное ружье, крикнул: