Михал Русинек - Непотерянный рай

— Андреа! Мой мальчик, Иуда, Иуда! — снова донесся до него шепот итальянки.

Для всех зрителей самым интересным и самым страшным был, конечно, Иуда. Предательство витало над этим столом. Не Христос притягивал внимание Анджея, а прочно опершийся локтем о стол купец из Капернаума, наполовину скрытый в тени. Анджей знал этот образ по самым различным его трактовкам, по книгам, по монументальным фильмам, не раз видел его на подмостках польских театров, на всю жизнь запомнил столетнего актера, корчившегося на сцене под тяжестью Иудиных преступлений, но этот Иуда, нанесенный рукой Леонардо да Винчи на стену трапезной, был самый достоверный, живой, всем своим естеством присутствующий здесь, причем не отодвинутый в сторону, как на «Вечере» Тинторетто, а сидящий рядом, даже очень близко к Христу, между святым Петром и святым Иоанном, потому что предательство и подлость любят прятаться под покровом доверия, держаться поближе к истине и добру, а именно эти добродетели олицетворяли здесь два апостола. Иуда, изображенный Леонардо, не таясь сжал в руке мошну, а лицо его выражало наглую самоуверенность, никто не смог бы отыскать следов растерянности на лице предателя, только что услышавшего слова Христа: «И скажу вам воистину, что один из вас предаст меня».

Но каждый видел в образе Иуды олицетворение бесчестья. Измена притаилась в затененных глазах лжеапостола, сидящего за одним столом с богом, а вскоре должно сотвориться проклятое на веки веков преступление против добра и истины. Воплощение лжи и предательства, на что Анджей раньше обращал гораздо меньше внимания, сегодня воспринималось им куда сильнее и вызвало угрызения совести. Ложь или умолчание правды — это одно и то же, а он ведь утаивал правду, погряз во лжи.

Он смотрел на Иуду Искариота и видел, как предательство источается из-под его век, его можно распознать по отклоненной назад фигуре, по выражению лица, повернутого с чрезмерной самоуверенностью к Христу, сидящему совсем рядом. Ибо только истина и добро всегда едины в слове и деле человека, как в этом можно убедиться, глядя на небесно-светлое лицо святого Иоанна.

Но не Иоанн, а Иуда стоял перед глазами Анджея, когда он вышел из темной трапезной. Он окунулся в дневной свет, перед ним предстал привычный мир, можно было вздохнуть с облегчением. Итальянское солнце косыми лучами залило небольшую площадь у церкви Санта-Мария делле Грацие.

На углу он завернул в бистро, подошел к стойке.

— Синьор, пожалуйста, кофе-капуцино, — бросил он толстому бармену.

— Здравствуйте, один момент!

Бармен умело управлялся с никелированными кранами «Эспрессо», наливал в чашки черный как смола кофе, доливая их свистящими, как лопнувшая шина, вспененными сливками. Придвинул тарелочку и металлическую сахарницу.

— Синьор, капуцино с сахаром. — Почуяв в клиенте иностранца, заговорил он своеобразными макаронизмами.

Анджей вдыхал великолепный аромат вкуснейшего кофе и старался отогнать от себя предательские глаза Иуды.

«Такой шедевр, а они его не берегут». — Этой мыслью он пытался заглушить ту, другую, — о лжи и предательстве.

Здесь Леонардо погибает так же, как и многие памятники старины в Венеции, о которой сейчас много говорят и которую нужно спасать усилиями всего человечества. Он внушал себе, что через два дня, да, неполных два дня, сможет проверить собственными глазами, что изменилось к худшему или лучшему в городе дожей, который он обожал и которым ему еще предстоит наслаждаться вместе с Эвой.

Но Иуду Леонардо трудно было обмануть заботами об охране достопримечательностей Венеции, и он никак не желал исчезать. В этот вечер его лицо нависло над кроватью Анджея в гостинице и еще четче и ярче ночью, во сне. Искариот возникал перед Анджеем совсем неожиданно и вовсе не в Назарете и не на Голгофе. Он почему-то звал Анджея прогуляться, но не по Венеции, а по тому, давно запланированному им с Ренатой маршруту, через Барселону, Мадрид, приглашал на корриду в ложу, где сидела молодая, с лоснящимися черными волосами, такая же красивая, как и в военные годы, Рената. И была именно пятница, даже во сне пятница, самый важный день недели не только в жизни Иуды Искариота…

Утром в пятницу Анджей, разбуженный швейцаром чуть ли не на рассвете, сидел в такси и ехал на главный вокзал, откуда нужно было еще добраться на метро до станции Порта Гарибальди, так как именно оттуда отправлялся утренний поезд в Венецию. Можно было уехать и попозже, скорым прямо из центра, он и тогда прибыл бы вовремя в Санта-Лючию, сразу же после полудня, но побоялся рисковать. Ведь в Милане только и говорилось что об опозданиях поездов и о забастовках.