Андрей Рубанов - Патриот

Знаев огляделся и не увидел вокруг ни одного человека моложе сорока. Ни одной улыбки на шершавых лицах. Ни одной короткой юбки. Ни одного крепкого бицепса.

Он создал гетто для унылых, место сбора неудачников.

Знаев примерился – и ударом ноги опрокинул манекен, испытав при этом огромное наслаждение. Шагающие мимо покупатели прянули прочь – словно рассыпались захватанные карты из старой колоды.

Подбежала девушка-продавец в форменной тужурке с пятиконечной звездой на спине, остроносая, решительная. Хозяина не узнала.

– Мужчина, в чём дело?

– Ты не знаешь, кто я? – миролюбиво спросил Знаев, подходя к упавшему «Патриоту».

– Мне всё равно, – резко ответила девушка. – Верните вещь на место! Я охрану вызову!

– Не шуми, – попросил Знаев. – Давно тут работаешь?

– А ты мне не тыкай, – отрезала девушка и оглянулась: появившийся сбоку охранник узнал босса, махал ей рукой, звал подойти ближе – не кричать же при всех, что нервный мужик, атаковавший манекен, на самом деле не псих, а, наоборот, владелец предприятия, то есть практически полубог, недосягаемый для критики.

Знаев ухватил «Патриота» за талию и понёс через весь зал – подальше от людских глаз. Вышел в служебный коридор, пропахший несвежей рыбой, – и швырнул пластмассового парня на пол.

Таблетки действовали, возбуждение усиливалось, мысли догоняли одна другую.

Понял, что всегда ненавидел запах магазинных подсобных помещений: любую вонь мог стерпеть, только не эту, ветчинно-селёдочную, густую, навевающую мысли о плутовстве и обжорстве.

Понял, что магазин следует срочно продать – вместе с манекенами, запахами, подсобными коридорами и прочими оцинкованными вёдрами.

Снять красные звёзды с фасада и со спин продавцов.

Выплатить солидные премиальные Маше Колывановой и Алексу Горохову – и распрощаться с обоими.

Потом – уехать на войну и там сгинуть.

Он вернулся в кабинет Горохова, достал из-под стола новую бутылку и налил себе ещё. Там, под хозяйским столом, бутылок было достаточно.

Он не был разочарован, не ощущал ни горечи, ни досады. Привык проигрывать, давно приобрёл иммунитет. Любой человеческий опыт – это прежде всего опыт эмоциональный. Получивший по физиономии навсегда запоминает вкус крови во рту. Проигравший никогда не забудет горечи поражения.

«Привычка свыше нам дана, – вспомнил Знаев, – замена счастию она».

Если это так – значит, я должен быть абсолютно и непобедимо счастлив.

Может быть, так оно и есть? Может быть, я на самом деле счастлив самым глубоким и чистым счастьем, – но не чувствую этого?

Сидели, курили.

Он привёз три образца. Чёрную мужскую телогрейку. Красно-жёлтую, весёлую женскую телогрейку. И совсем юмористическую, фиолетово-оранжевую, радостную телогреечку детскую.

Мужскую надел сам, женскую надела Гера.

Сунула руки в карманы, изобразила некоего трагического сутулого персонажа, замерзающего в тайге или тундре, прячущего папиросный огонёк в кулаке от жестокого ветра. Знаев улыбнулся, коротко поаплодировал, про себя же грустно и раздражённо подумал, что даже его подруга, смело мыслящая девушка, глубоко презирающая нормы и правила и ещё сильней презирающая идейные и эстетические шаблоны, – даже она, облачившись в простёганный ватник, первым делом вспомнила махорочный, колымский шаблон, всё это тошнотворно расхожее, кривое, туберкулёзное, самогонное, стылое, цинготное, дрожащее от голода и перепоя русское бессознательное, пыхающее горьким табачком в нечистую ладошку.

В окна мастерской, рифмой к пантомиме Геры, хлестал холодный дождь. Его органный гул заставлял всех троих повышать голос.

Что-то сломалось нынче вечером в московской погоде, ветер переменился, давление упало; Знаева одолевала тревога; казалось, мир вот-вот упадёт ему на голову, расплющит ненадёжный череп, и все умрут, и биржи рухнут, и акции обесценятся, и правительства падут, и тьма поглотит легкомысленное человечество, и по пустой земле будут бегать бледные кони, чёрные коты с жёлтыми клыками, железная саранча и голые хохочущие бесы, воняющие серой. И будет свобода, но не будет людей, и взойдёт звезда Полынь, сверкающая и ужасная.

В попытке спастись от наваждения Знаеву пришлось ещё раз выпить и закинуться ещё двумя порциями лекарств.

Он пришёл в дом своей подруги, покачиваясь и дыша в сторону.

Импровизированный показ, дефиле в телогрейках, устроили не для забавы – ради гостьи. Её звали Серафима, она занималась дизайном одежды. Сидела у стены на табурете, наблюдала пристально. Затем достала телефон, поставила манекенщика и манекенщицу в свет и сделала несколько снимков. Знаев не удержался, скорчил дьявольскую рожу, Серафима рассмеялась.