Андрей Рубанов - Патриот

– Ты не монстр, – ответила серьёзно Гера. – Ты – карикатурный человек.

– Урод, – подсказал Знаев.

– В слове «урод» нет ничего оскорбительного. Урод – от слова «уродиться», «родиться». Урод – любой человек, от рождения обладающий редкими качествами. Если на то пошло, я тоже – урод.

Она тяготела к прямолинейным, простым суждениям, мыслила по-мужски и никогда ни на что не обижалась.

Его банк, его супермаркет, его долги, его враги, его деньги, квартиры, мотоциклы, судебные иски не интересовали Геру Ворошилову ни в малейшей степени.

Она ни разу не взяла у него ни копья.

В её живописи, в абстрактных пятнах и разводах, в прихотливой игре геометрических конструктов, в оранжевых и пепельных наплывах он ровным счётом ничего не понимал. Но сообразил главное: его собственное зрение было примитивным, элементарным; глаз воспринимал только простые цвета, оттенков не различал. Красное видел красным, зелёное – зелёным; оливковый и хаки уже путал. Так же было и в музыке: слух его был хорош, но не абсолютен.

Иногда, чтоб понять своё место в своём искусстве, надо проникнуть в другие искусства, в случае Знаева – в живопись.

Много лет он силился проникнуть в искусство театральной игры, но не имел надёжного проводника; в искусство надо входить через любовь, по-другому никак. Чтобы понять театр, надо влюбиться в актрису.

Он влюбился в художницу.

Скользнул в тёмную прохладную кухню, нашарил диван и упал.

Здесь было теперь его место: тощая кушетка лысого бархата в углу чужой кухни.

Чувствительными от сильного опьянения ноздрями втянул запах старого дерева.

Дом построили в конце двадцатых, в модном, революционном конструктивистском стиле, с огромными окнами; деревянные несущие части однажды сгнили; дом источал труху, она щекотала ноздри бывшего миллионера и вызывала обрывочные, немые воспоминания о деревенских избах, о деревянных мостиках над мутной, как самогон, речной водой, о пушистых вербах, о злобных цепных собаках, о единожды виденном прадеде: невесомый старик с волосами, подобными пуху, и улыбкой, наполовину заискивающей, наполовину снисходительной, сидит на широкой лавке, застеленной чистым рядном; старик столь миниатюрен, что его ноги не достают до пола; трёх пальцев на руке нет: покалечило на Русско-японской войне.

Запах этого рядна. Выскобленных полов. Старых газет с краткими названиями: «Правда», «Труд», «Звезда», звучащими грозно и оглушительно, как железный поцелуй рабочего и колхозницы.

Прадеда звали так же – Сергей Знаев.

На диванчике в углу старой московской квартиры, в доме, который бесшумно распадался в прах, было спокойно, уютно, безопасно, как тогда, в избе, под взглядом выцветших глаз прадеда.

За стеной – весело; хозяйка дома смеётся, гости вещают наперебой. Тянет сигаретным дымом. В мастерской можно курить, в кухне – нельзя. Таково ещё одно правило.

Она сама предложила: поживи у меня. И он мгновенно согласился, сразу решив насчёт кухонного диванчика.

Именно там, и нигде больше.

Самое спокойное место на планете. В ногах сонно гудит холодильник. С одной стороны – стена и горизонтальная тёплая труба с журчащей водой. С другой – вытянуть руку – на полу под столом два мешка. Один, маленький и плоский, – с документами. Другой, пухлый, – с бельём, штанами и фуфайками.

На втором, пухлом мешке сверху мерцает экран планшета.

Диванчик метр на два и ещё метр в сторону от диванчика. Такова теперь личная территория Серёжи Знаева, мужчины без семьи и быта, без руля и ветрил, без почвы под ногами, в прошлом – банкира средней руки, в настоящем – владельца прогорающего магазина.

Валютный флибустьер девяностых. Бесшумный махинатор нулевых.

Любовник художницы. Отец двоих сыновей.

Вытянул планшет, потыкал неверным пальцем.

В почте лежало письмо от сына, с приложением. «Отец вот я новый трек записал». Воткнул наушники. Пьяно улыбался, пока слушал. Сын – такой же музыкант, как и отец. Исполнение – на два с плюсом, уровень центрового ресторана в городе с населением до 300 тысяч. Композиция – на три с минусом.

Знаев-старший прибавлял и убавлял громкость, пытаясь понять: может, мальчик слышит что-то интересное на басах? Или умеет строить фразу? Или понимает в аккомпанементе?

Ничего не нашёл.

«Трек» был какофонической, неряшливой поделкой мальчишки, не знавшего слова «сольфеджио».

Никакого разочарования по этому поводу Знаев-старший не испытал – наоборот, с удовольствием послушал ещё раз и ещё.