Мухаммед Диб - Кто помнит о море. Пляска смерти. Бог в стране варваров. Повелитель охоты

Наш брат Хаким Маджар подбадривает нас. Мы кубарем скатываемся по склону. Невозможно представить себе, чтобы здесь проехал наш грузовик или вообще что бы то ни было на колесах.

Внизу меж огромных овальных глыб песчаника течет ручеек. Прозрачный, он змеится под сенью мастиковых деревьев. Перешагнув через него, мы с великим трудом карабкаемся по противоположному склону, который, похоже, падает с самого неба. Я один из нищенствующих братьев.

Но вот мы и наверху. Подталкивая и поддерживая один другого, мы наконец взбираемся. От рук здесь больше проку, чем от ног.

По эту сторону нас ждет плато, огражденное отвесными скалами. Оно упрямо шлет свои застывшие волны на безнадежный приступ. Я один из нищенствующих братьев.

Я оборачиваюсь. Удивленным взглядом обозреваю ощетинившиеся пиками пространства, которые тянутся до самого горизонта, И еще дальше. Белые зыбкие ошметки равнины сливаются с этим бледным светящимся горизонтом. Я один из нищенствующих братьев, о которых ничего не следует знать.

Виднеются рассыпанные по плато убогие постройки, кое-где по самую крышу прячущиеся в кактусах, кое-где жмущиеся под бок скале.

Мы останавливаемся, все семеро, в нескольких шагах от кручи, по которой только что вскарабкались, не испытывая никакого желания идти дальше.

Мы разглядываем эту деревню, если только к ней применимо это название. Сгрудившаяся здесь кучка саманных хижин с таким же успехом могла оказаться в любом другом месте. Сгрудившаяся, а может, наоборот, рассеянная, думаю я. И по причинам, не более ясным, чем те, которые обусловили выбор места. Но она тут, перед нашими глазами, эта деревня, или как там еще ее можно обозвать, к которой — я один из нищенствующих братьев — мы мчались с рассвета, стремились уже много дней. В существование которой — если учесть, сколько безжизненного пространства пришлось преодолеть, прежде чем мы ее достигли, — мы верили все меньше и меньше, по мере того как к ней приближались, все более склоняясь к тому, что она существует разве что в воображении нашего друга, в вере нашего брата и в некотором роде повелителя. Хакима Маджара.

Приготовимся в нее войти.

Ничего удивительного — ведь это люди, люди, сотворенные по нашему образу и подобию, решили найти пристанище здесь, в этой богом забытой глуши, где и дикий зверь не нашел бы средств к пропитанию. Но если этим мужчинам — я один из нищенствующих братьев — и женщинам (в предположении, что они здесь есть) было причинено неслыханное зло? Если подобная вещь…

А пока в этом месте, которое считается обитаемым, не заметно ни малейшего движения: не видно даже животного, хотя бы кошки. Деревня, плато, вся местность вокруг упорствуют в своем безмолвии. Они противопоставляют нам молчание, и кажется, будто они стремятся обречь на молчание и нас, замуровать нас в безмолвном времени, уловить ход которого способны были бы они одни.

А может быть, не ход, не течение — стояние. Потому что это будет взорванное время, обманутое ожидание.

Замершие в неподвижности, готовые к появлению призраков — если оттуда что-либо вообще должно появиться, — мы ждем. Призраков, которым ничто, впрочем, не препятствует принять облик живых людей. В таком случае нам отнюдь не помешало бы удостовериться в собственной реальности, убедиться в том, что, придя сюда, ступив на эту землю, мы сами не превратились в духов.

Я один из нищенствующих братьев. Представший перед нами застывший пейзаж с его сдержанностью и неусыпной настороженностью по-прежнему продолжает за нами наблюдать. Преследуя, похоже, одну лишь цель: провозгласить главенство камня, солнца, ветра; ветра с его синкопированными гортанными манипуляциями, с его обрывающимися на полуслове диатрибами, шелестом надкрылий, барабанным гулом; камня — стоячего и лежачего, угловатого и колотого; солнца, нагромождающего перспективу за перспективой смятого света.

Скрывает ли нечто иное, означает ли нечто иное это безраздельное господство солнца, скал и безмолвия?

Доносится юная, свежая песнь. Неукротимая, как любовь и ненависть, она звучит, не иссякая, не прерываясь, но и не усиливаясь. Кажется, будто она зовет нас, и чудится в ней голос этого одиночества и черного света, волнами которого ее омывает полдень.

Мы идем на зов. Пускаемся в путь с засохшей на лицах коркой пота и дорожной пыли. Плато испещрено золотистыми круглыми проплешинами, похожими на рассыпанные монеты на которых здешние жители, должно быть, высеяли несколько буасо [10] Старинная мера сыпучих тел, равная 12,5 литра. ячменя или пшеницы; теперь же все сжато, и осталась лишь рыжина под пламенем неба.