Татьяна Булатова - На фиг нужен!

Но то ли Ивановна нашла правильные слова, то ли небесные светила выстроились в стройный ряд у нее над головой, но бог услышал ее молитвы, и ровно через неделю Нелька исчезла. Причем как раз в тот момент, когда, по Славиному разумению, их каждодневные ночные бдения обрели реальную возможность вылиться во что-то большее. Во всяком случае, Крюкову хотелось в это верить, иначе чем объяснить тот факт, что всякий раз, как только гас свет в комнате Ивановны, Уварова сама спускалась к нему и, вытянувшись рядом, клала ему руку на низ живота и рвано дышала до тех пор, пока не почувствует его готовности. Нелька не позволяла Славе произнести ни одного слова, бесцеремонно закрывала ему рот ладонью, не отвечала ни на один вопрос и все время подгоняла его к пику возбуждения, как будто от количества соитий менялось качество ее жизни.

– Все? – переспрашивала она Крюкова и голая шла в кухню, где зачерпывала эмалированной кружкой воду и, не стесняясь, подмывалась над ведром, сосредоточенно глядя пред собой. Иногда Славе казалось, что Нелька в принципе не испытывает удовольствия от совокуплений с ним, но иногда, чувствовал он, в ней дрожала каждая жилочка. Крюков неоднократно видел, как Уварова сознательно закрывает глаза, чтобы не выдать себя, не пролиться слезами, которые, казалось ей, могут быть превратно истолкованы как проявление слабости.

Утром Нелька словно забывала о том, что творилось между ними ночью, и намеренно унижала Славу, цинично подтрунивая над его мужским достоинством. Но чем жестче, скабрезнее она это делала, тем сильнее было в Крюкове желание подойти к ней сейчас, на свету, схватить за горло и держать, пока не станет задыхаться. Он никогда не был человеком, склонным к насилию, но рядом с ней в нем поднималась волна незнакомых прежде желаний, которые в той или иной форме напоминали о том, что в нем живет животное. И это животное жаждет обладания самкой с такой неистовостью, что вытесняет человеческое на периферию и вместе с ним и стыд как результат контроля над собственным поведением.

– Что ты будешь с этим делать? – осторожно интересовался Крюков, глядя на Нелькин плоский живот.

– А ты? – Она за словом не лезла.

– А я-то здесь при чем? – мрачнел Слава. – Как ты решишь, так и будет. – Он не узнавал собственного голоса, удивляясь самому себе: обращался он с Уваровой так, как будто уже определено их совместное будущее. Но она считала по-другому и, прикусив губу, раздувала ноздри, что-то все время обдумывая.

О том, что племянница скоро исчезнет, первой догадалась Ивановна: закончились сигареты, купленные Нелькой в автолавке. Кроме того, было видно, что Уварова затосковала. Увидев, что тетка сдалась и приняла ее отношения со Славой без борьбы, как нечто само собой разумеющееся, Нелька заскучала и потеряла интерес ко всему, что ее окружало. К тому же срок ее беременности увеличивался, а рожать она не собиралась ни при каких обстоятельствах, даже если ей пообещают манну небесную. И дело не в том, что она сомневалась в том, кто отец ребенка. Она просто категорически не могла представить себя матерью и не желала становиться питательной средой для чужой зародившейся жизни. Слово «ненавижу» она выплевывала всякий раз, согнувшись в рвотном позыве над ведром с отходами. Неслучайно Ивановна безошибочно определила, что Нелька сбежала, как только увидела вспоротый матрас, в котором хранила свои смертные – сберкассе старуха не доверяла.

– Нашла-таки, – проворчала она себе под нос и, сбросив шаль на пол, перекрестилась на образ Николая Угодника, понимая, что легко отделалась. Никаких смертных было не жалко в обмен на долгожданное спокойствие. Почему-то старухе удобно было думать, что это навсегда. – Умчалась твоя-то, – радостно сообщила она жильцу и встала в дверях, глядя на него сверху вниз. – Умыкнула, теперь не вернется.

– Вернется… – потянулся на полу Слава и, задрав голову, обнаружил, что Нелькина кровать пуста.

– Гляди-ка. – Старуха жаждала сатисфакции и потому показала Крюкову свою оскверненную постель. – Похоронные унесла, не побрезговала. А ты говоришь, вернется. Быстрей лето воротится, чем эта срамница, – проворчала она и решительно прошла к кровати, чтобы с ожесточением сдернуть с нее Нелькино белье. – Вернется! – продолжала она бормотать себе под нос, даже не замечая, какое влияние оказывают ее слова на застывшего у окна Крюкова. – Жди, давай… Жди! Жди! – Она практически уже кричала на Славу и двигалась по дому все энергичнее, как будто проснулись в ней неведомые силы и с их появлением жизнь вновь обрела смысл.